1937 год глазами троцкиста-невозвращенца

Для обы­ва­те­ля, к коим я при­чис­ляю и себя, при сло­ве «невоз­вра­ще­нец», ско­рее все­го, на ум при­хо­дят живые и зна­ко­мые люди, напри­мер раз­вед­чик Вик­тор Резун-Суво­ров, тан­цор Миха­ил Барыш­ни­ков или дипло­мат Арка­дий Шев­чен­ко. А ведь этот тер­мин родил­ся в 1920‑е годы с пер­вой вол­ной невоз­вра­щен­цев — сотруд­ни­ков зару­беж­ных пред­ста­ви­тельств и посольств. Одна­ко, если в 1920‑е годы, как и в 1960‑е и 1970‑е, каж­дый акт невоз­вра­щен­че­ства, по боль­шей части, был вызван жела­ни­ем спо­кой­ной жиз­ни на Запа­де, то во вто­рой поло­вине 1930‑х годов, невоз­вра­щен­цы про­сто спа­са­ли себя от неми­ну­е­мой смер­ти на родине. С ярким сюже­том из жиз­ни невоз­вра­щен­ца 1937 года Алек­сандра Гри­го­рье­ви­ча Бар­ми­на, я вас сего­дня и познакомлю.

Бар­мин — чело­век-оркестр. Crème de la crème («луч­ший из луч­ших», «из сли­вок обще­ства») моло­дой совет­ской эли­ты, комис­сар в Граж­дан­скую вой­ну, дипло­мат и раз­вед­чик в Иране и Фран­ции в 1920‑е и 1930‑е годы, лич­ный друг Туха­чев­ско­го, Гамар­ни­ка, Яки­ра, троц­кист, сотруд­ник аме­ри­кан­ской раз­вед­ки, обрю­ха­тив­ший в корот­ком бра­ке внуч­ку пре­зи­ден­та США Тео­до­ра Рузвель­та в 1940‑е годы, руко­во­ди­тель рус­ской служ­бы «Голо­са Аме­ри­ки» в 1950‑е, закон­чив­ший карье­ру чинов­ни­ком, ответ­ствен­ным по делам СССР при Инфор­ма­ци­он­ном агент­стве США в нача­ле 1970‑х годов. Ниче­го себе био­гра­фия, да?

Вырез­ка из аме­ри­кан­ской газе­ты о сва­дьбе Алек­сандра Бар­ми­на и внуч­ки Тед­ди Рузвель­та Эдит Кер­мит Рузвельт. 1948 год

В 1937 году Бар­мин зани­мал пост посла СССР в Гре­ции. Кра­си­вая жизнь на тёп­лень­ком местеч­ке во всех смыс­лах. Одна­ко Алек­сандр чув­ству­ет, как над ним сгу­ща­ют­ся тучи. Дру­зья и спо­движ­ни­ки, «Соко­лы Троц­ко­го» (так назы­ва­ет­ся его кни­га вос­по­ми­на­ний), одни за одним «ока­зы­ва­ют­ся» «фаши­ста­ми, гни­да­ми и пре­да­те­ля­ми роди­ны». Бар­мин чув­ству­ет, что ско­ро он при­со­еди­нить­ся к ним… на том све­те, если не при­мет меры. Ска­за­но — сде­ла­но. Уже пре­сле­ду­е­мый чеки­ста­ми, он бежит из Гре­ции в Париж, а отту­да — в Штаты.

Очерк Бар­ми­на рас­кры­ва­ет перед нами мир совет­ских загра­нич­ных чинов­ни­ков в тот самый момент, когда Ста­лин решил «зачи­стить» орга­ны НКВД/ОГПУ, а так­же Нар­ко­ма­ты Ино­стран­ных Дел и Внеш­ней Тор­гов­ли. Совет­ский аппа­рат по этим направ­ле­ния был чуть ли не пол­но­стью выко­шен в те дра­ма­ти­че­ские годы, но я хотел бы при­влечь ваше вни­ма­ние собы­ти­ям про­шло­го не ради чте­ния мора­ли, ибо оцен­ки дав­но выстав­ле­ны. Мне кажет­ся, что с этой стра­ни­цей чисток широ­кая пуб­ли­ка незна­ко­ма, а сюже­ты здесь не менее яркие, чем те, что про­ис­хо­ди­ли на Боль­шой земле.


Алек­сандр Гри­го­рье­вич Бар­мин (1899—1987)

«Соколы Троцкого. Книга первая»

1. В Греции

Гре­ция ран­ним летом пред­став­ля­ет собой зем­лю лазу­ри и золо­та, и в то июнь­ское утро 1937 года она под без­об­лач­ным эгей­ским небом была про­сто пре­крас­на. С крыль­ца мое­го неболь­шо­го кот­те­джа в Кала­ма­ки были вид­ны яркие бело-розо­вые кре­стьян­ские доми­ки, раз­бро­сан­ные по скло­нам гор сре­ди тер­рас­ных вино­град­ни­ков. Ниже, на бере­гу зали­ва, вид­не­лись бога­тые вил­лы. Несколь­ко бело­снеж­ных яхт тихо пока­чи­ва­лись на голу­бых вол­нах. За спи­ной у меня воз­вы­ша­лись вели­че­ствен­ные горы. В деся­ти милях в лег­кой дым­ке скры­ва­лись Афи­ны. Каза­лось, что это был уго­лок, кото­рый боль, нище­та и пре­ступ­ле­ния обхо­ди­ли сто­ро­ной. Мог­ло ли быть такое ещё где-то в мире?..

Цвет­ная видео­съём­ка Афин. 1939 год

Сни­зу, с доро­ги, доно­сил­ся про­тяж­ный при­зыв водо­но­са: «Не-ру-л-а-а‑с». А совсем рядом было слыш­но, как дочь садов­ни­ка, зве­ня посу­дой, гото­ви­ла мне зав­трак — кофе, сыр и лепешки.

После зав­тра­ка я сел в свой «форд» и по доро­ге, веду­щей вдоль зали­ва, поехал мимо Пирея, мимо Адри­ан­ских ворот и памят­ни­ка Бай­ро­ну в самый центр Афин. Обо­гнув огром­ный овал толь­ко что постро­ен­но­го и обли­цо­ван­но­го мра­мо­ром ново­го ста­ди­о­на, я подъ­е­хал к воро­там нашей мис­сии. Рос­кош­ное зда­ние, рас­по­ло­жен­ное неда­ле­ко от коро­лев­ско­го двор­ца, при­над­ле­жав­шее ранее посоль­ству цар­ской Рос­сии, доста­лось Совет­ско­му Сою­зу, как гово­рит­ся, по наслед­ству. Здесь всё было в пол­ном поряд­ке. Ни у нашей стра­ны, ни у Гре­ции не было ника­ких осно­ва­ний боять­ся друг дру­га. В то вре­мя, кста­ти ска­зать, Гре­ция не инте­ре­со­ва­ла Моск­ву, а пото­му жили мы мирно.

Афи­ны как сто­ли­ца была доволь­но спо­кой­ным и даже несколь­ко скуч­но­ва­тым в Евро­пе местом. Мои обя­зан­но­сти пове­рен­но­го в делах во вре­мя дли­тель­ных отлу­чек послан­ни­ка Миха­и­ла Вени­а­ми­но­ви­ча Кобец­ко­го не были обре­ме­ни­тель­ны­ми: нуж­но было про­смат­ри­вать гре­че­ские и совет­ские газе­ты, писать пись­ма, отве­чать на ноты гре­че­ско­го МИДа и под­дер­жи­вать кон­так­ты в дипло­ма­ти­че­ском кор­пу­се. Дипло­мат, кото­ро­му при­хо­дит­ся слу­жить в таком месте, как мне каза­лось, дол­жен был быть самым счаст­ли­вым чело­ве­ком на зем­ле. Но у меня на душе в то «бла­го­сло­вен­ное» вре­мя было очень неспо­кой­но пото­му, что я чув­ство­вал, как тре­вож­но раз­ви­ва­ют­ся собы­тия в моей стране. Похо­же, думал всё чаще я, Нар­ко­мат ино­стран­ных дел испы­ты­ва­ет какое-то стран­ное оце­пе­не­ние. Вот уже в тече­ние несколь­ких меся­цев в пол­пред­ство не посту­па­ло ни ука­за­ний, ни инфор­ма­ции. Нико­лай Нико­ла­е­вич Кре­стин­ский, заме­сти­тель нар­ко­ма Мак­си­ма Мак­си­мо­ви­ча Лит­ви­но­ва, был снят со сво­е­го поста. С доку­мен­тов отде­ла Гер­ма­нии и Бал­кан­ских стран исчез­ла под­пись заве­ду­ю­ще­го отде­лом Штер­на. На мои депе­ши никто не отве­чал. Сло­вом, дома тво­ри­лось что-то неладное.

Пом­ню, в то утро на сто­ле у меня было лишь несколь­ко писем; ста­тьи в газе­тах выгля­де­ли доволь­но скуч­но, а их содер­жа­ние уба­ю­ки­ва­ло. Вне­зап­но раз­дал­ся теле­фон­ный зво­нок. Зво­нил сек­ре­тарь полпреда:

— С вами хочет гово­рить дирек­тор гре­че­ско­го инфор­ма­ци­он­но­го агент­ства, — про­го­во­рил он с неко­то­рым вол­не­ни­ем в голосе.

Я взял трубку.

— Мы толь­ко что услы­ша­ли по мос­ков­ско­му радио, что один из заме­сти­те­лей нар­ко­ма обо­ро­ны покон­чил жизнь само­убий­ством, — про­из­нёс в труб­ке зна­ко­мый голос.

— Мы не уло­ви­ли его имя. Може­те ли вы под­твер­дить это и объ­яс­нить, что это означает?

У меня пере­хва­ти­ло дыха­ние. Но я отве­тил быст­ро и дипломатично:

— Я такой инфор­ма­ции из Моск­вы не полу­чал. У народ­но­го комис­са­ра обо­ро­ны мар­ша­ла Воро­ши­ло­ва четы­ре заме­сти­те­ля: комис­сар Гамар­ник, мар­шал Туха­чев­ский, гене­рал Алкс­нис и адми­рал Орлов. Я наде­юсь, что с ними всё в порядке…

Я пове­сил труб­ку. Само­убий­ство?.. Кто бы это мог быть? Я поду­мал, что эта непод­твер­ждён­ная инфор­ма­ция мог­ла быть оче­ред­ной фаль­шив­кой нацист­ской про­па­ган­ды. Про­шло уже пять меся­цев после окон­ча­ния суда над Пята­ко­вым и рас­стре­ла три­на­дца­ти вид­ных совет­ских дея­те­лей. Навер­ное, аре­сты и исчез­но­ве­ния про­дол­жа­лись, но мы в сво­ём бла­го­по­луч­ном дале­ке наде­я­лись, что всё в кон­це кон­цов обра­зу­ет­ся, вер­нет­ся в нор­маль­ное состо­я­ние. После кош­ма­ра пер­вых двух мос­ков­ских про­цес­сов над лиде­ра­ми оппо­зи­ции каза­лось, что их немыс­ли­мое уни­же­ние и смерть мог­ли поз­во­лить Ста­ли­ну пра­вить стра­ной в обста­нов­ке без­опас­но­сти и поло­жить конец террору.

Воз­вра­ща­ясь к почте, я ста­рал­ся успо­ко­ить себя этой мыс­лью. Но два часа спу­стя в мой каби­нет бук­валь­но ворвал­ся один сотруд­ник с вечер­ней газе­той в руке. Его лицо было бледным.

— Гамар­ник покон­чил жизнь само­убий­ством, — ска­зал он.

Никто из нас не выдал сво­их чувств. В послед­ние годы рус­ские научи­лись, что бы ни слу­чи­лось, дер­жать себя в руках. Ни на кого нель­зя было поло­жить­ся, даже на чле­нов сво­ей семьи или близ­ких дру­зей. Я про­чёл замет­ку в газе­те и отве­тил насколь­ко мог спокойно:

— Мы долж­ны подо­ждать вестей из Моск­вы. Бог зна­ет, что там происходит.

В тот вечер сотруд­ни­ки мис­сии, как все­гда, собра­лись в уют­ной пол­пре­дов­ской при­ём­ной, что­бы послу­шать радио­пе­ре­да­чу из Моск­вы. Мы обме­ни­ва­лись ниче­го не зна­ча­щи­ми репли­ка­ми, кое-кто даже пытал­ся шутить. Никто не решал­ся гово­рить о том, что было у всех на уме. Радио донес­ло голос мос­ков­ско­го дик­то­ра: «…строй­ка мет­ро идёт успеш­но; про­дол­жа­ет­ся рабо­та пар­тий­ной кон­фе­рен­ции, пере­вы­пол­ня­ет­ся план добы­чи желез­ной руды…» Он читал бра­вур­ные тек­сты, густо пере­сы­пая их циф­ра­ми, харак­те­ри­зу­ю­щи­ми раз­мах соци­а­ли­сти­че­ско­го стро­и­тель­ства, а затем, не меняя инто­на­ции, буд­то бы речь идёт о самом зауряд­ном фак­те, бес­страст­но про­из­нёс: «Быв­ший член Цен­траль­но­го Коми­те­та пар­тии Гамар­ник, боясь раз­об­ла­че­ния сво­их анти­со­вет­ских махи­на­ций, совер­шил само­убий­ство…» Итак, гене­раль­ный комис­сар, ещё совсем недав­но началь­ник Полит­управ­ле­ния Крас­ной Армии — мёртв… Ушел из жиз­ни ста­рый боль­ше­вик, чьё про­дол­го­ва­тое лицо с окла­ди­стой боро­дой было зна­ко­мо мил­ли­о­нам людей… В это не хоте­лось верить. Ян Бори­со­вич Гамар­ник в пери­од Октябрь­ской рево­лю­ции был про­вин­ци­аль­ным лиде­ром. В послед­нее вре­мя он два­жды в неде­лю при­ни­мал уча­стие в засе­да­ни­ях Полит­бю­ро Цен­траль­но­го Коми­те­та пар­тии. Вме­сте со Ста­ли­ным, сво­им това­ри­щем, он ещё вче­ра решал самые насущ­ные вопро­сы жиз­ни стра­ны, а теперь тот без­жа­лост­но послал его на смерть. У меня не было сомне­ний в том, что Гамар­ник избрал само­убий­ство, что­бы избе­жать аре­ста и рас­стре­ла… А дик­тор меж­ду тем, завер­шая послед­ние изве­стия, всё тем же ров­ным голо­сом сооб­щил, что… в Москве ожи­да­ет­ся вет­ре­ная погода…

Не знаю, у кого что, а у меня это сооб­ще­ние вызва­ло в душе бурю чувств. Оста­вать­ся сре­ди сотруд­ни­ков даль­ше мне не хоте­лось. Я вышел на ули­цу, в про­хла­ду ночи. Мои надеж­ды на пре­кра­ще­ние репрес­сий ока­за­лись напрас­ны­ми. Зато сомне­ния рас­се­я­лись. «Похо­же, — думал я, — аго­ния будет продолжаться».

После­ду­ю­щие несколь­ко дней лишь углу­би­ли моё ощу­ще­ние надви­га­ю­щей­ся ката­стро­фы. Вести из Моск­вы были одна хуже дру­гой. Вне­зап­но были аре­сто­ва­ны мар­шал Туха­чев­ский и ещё семь наи­бо­лее извест­ных выс­ших вое­на­чаль­ни­ков Крас­ной Армии. В сооб­ще­нии гово­ри­лось, что в ходе закры­то­го суда они были при­зна­ны винов­ны­ми в измене Родине и рас­стре­ля­ны. Мы слы­ша­ли, как дик­тор мос­ков­ско­го радио читал резо­лю­ции, при­ня­тые мно­го­чис­лен­ны­ми собра­ни­я­ми рабо­чих, арти­стов, учё­ных и сту­ден­тов, кото­рые одоб­ря­ли рас­стре­лы. В резо­лю­ци­ях зву­ча­ли зна­ко­мые фра­зы: «фашист­ские при­хвост­ни», «пре­да­те­ли», «беше­ные соба­ки», «пре­ступ­ные отбро­сы обще­ства», «смер­дя­щие пара­зи­ты» и т. д. и т. п.

Но у меня было на сей счёт соб­ствен­ное мне­ние. Боль­шин­ство из рас­стре­лян­ных я знал лич­но. Миха­ил Нико­ла­е­вич Туха­чев­ский — побе­ди­тель адми­ра­ла Кол­ча­ка и бле­стя­щий коман­ду­ю­щий в поль­ской кам­па­нии — был в послед­ние годы моим близ­ким дру­гом. В Москве я тес­но с ним сотруд­ни­чал. Я глу­бо­ко ува­жал И. П. Убо­ре­ви­ча, навер­ное, само­го талант­ли­во­го из пле­я­ды совет­ских вое­на­чаль­ни­ков. В 1920 году он раз­бил под Орлом гене­ра­ла Дени­ки­на и в 1922 году завер­шил раз­гром белых на Даль­нем Восто­ке. Он был пер­вым, кто высту­пил за меха­ни­за­цию Крас­ной Армии. И. Э. Якир был так­же ста­рым боль­ше­ви­ком с под­поль­ным ста­жем. Ещё будучи моло­дым коман­ду­ю­щим, в 1919 году он отли­чил­ся тем, что про­рвал коль­цо вра­же­ско­го окру­же­ния под Одес­сой. Поз­же он стал одним из луч­ших наших воен­ных руко­во­ди­те­лей и был избран в Цен­траль­ный Коми­тет пар­тии. И осталь­ные — В. М. При­ма­ков, Р. П. Эйде­ман, А. И. Корк, Б. М. Фельд­ман. Все они отли­чи­лись в ходе рево­лю­ции, Граж­дан­ской вой­ны и поль­ской кам­па­нии. После вой­ны они посвя­ти­ли себя стро­и­тель­ству Крас­ной Армии, ста­ра­ясь, насколь­ко это было воз­мож­но, избе­гать внут­ри­пар­тий­ной борь­бы. В 1928 году они оста­ва­лись в сто­роне, когда осно­ва­тель Крас­ной Армии и быв­ший вер­хов­ный глав­но­ко­ман­ду­ю­щий Лев Дави­до­вич Троц­кий был отправ­лен в ссыл­ку. Опа­са­ясь нане­сти ущерб един­ству стра­ны, все они под­чи­ни­лись при­ня­то­му Ста­ли­ным реше­нию. Теперь Ста­лин обви­нил их в измене, в сго­во­ре с нацист­ской Гер­ма­ни­ей. Я слиш­ком хоро­шо знал их пат­ри­о­тизм, пре­дан­ность совет­ско­му строю и воен­но­му делу, что­бы пове­рить в эти фан­та­сти­че­ские обви­не­ния. Они были ужас­ны в сво­ей абсурд­но­сти, осо­бен­но с учё­том того, что два из вось­ми гене­ра­лов — Якир и Фельд­ман — были евре­я­ми, кото­рых гит­ле­ров­цы без­жа­лост­но изго­ня­ли из страны.

Наи­бо­лее прав­до­по­доб­ное объ­яс­не­ние заклю­ча­лось в том, что рас­стре­лян­ные гене­ра­лы воз­ра­жа­ли про­тив уни­что­же­ния Ста­ли­ным луч­ших пред­ста­ви­те­лей нау­ки и про­мыш­лен­но­сти, руко­во­ди­те­лей народ­но­го хозяй­ства и тех необ­ду­ман­ных дей­ствий, кото­рые, без­услов­но, будут иметь для обо­ро­но­спо­соб­но­сти стра­ны фаталь­ные послед­ствия. Осо­бен­но это каса­лось Туха­чев­ско­го и Убо­ре­ви­ча. Меха­ни­зи­руя Крас­ную Армию, они гото­ви­ли её и стра­ну к совре­мен­ной войне, и имен­но про­тив нацист­ской Гер­ма­нии. Како­го-то неосто­рож­но­го сло­ва или пись­ма с про­те­стом в ЦК в гла­зах Ста­ли­на было бы вполне доста­точ­но, что­бы счесть их опас­ны­ми и выне­сти им смерт­ный приговор.

Спу­стя несколь­ко дней из Моск­вы при­е­хал один сотруд­ник НКИ­Да, мой ста­рый друг. Он рас­ска­зал о том, о чём не писа­ли газе­ты. Я узнал, что исчез началь­ник Про­то­коль­но­го отде­ла Нар­ко­ма­та обо­ро­ны гене­рал Гек­кер; что толь­ко в цен­траль­ном аппа­ра­те око­ло два­дца­ти моло­дых гене­ра­лов, с кото­ры­ми я учил­ся в ака­де­мии, были рас­стре­ля­ны; что сот­ни стар­ших офи­це­ров, рабо­тав­ших мно­гие годы вме­сте с рас­стре­лян­ны­ми, были арестованы.

Из всех замет­ных вое­на­чаль­ни­ков в живых оста­лись толь­ко мар­ша­лы Его­ров и Блю­хер, адми­рал Орлов, коман­ду­ю­щий ВВС гене­рал Алкс­нис и быв­ший адми­рал фло­та Мукле­вич. В тече­ние несколь­ких дней, после­до­вав­ших за рас­стре­лом гене­ра­лов, в мис­сии никто об этом не про­из­нёс ни сло­ва. И я, и мои кол­ле­ги про­сто дела­ли вид, что верят сооб­ще­ни­ям из Моск­вы. Но я поте­рял сон. Для меня без­об­лач­ное небо Гре­ции было затя­ну­то мрач­ны­ми туча­ми. Сомне­ния меня боль­ше не муча­ли. Прав­да жиз­ни была чрез­вы­чай­но горь­кой на вкус. Преж­ние судеб­ные про­цес­сы были толь­ко нача­лом. Ста­лин, кото­ро­го бес­по­ко­и­ло его невы­иг­рыш­ное рево­лю­ци­он­ное про­шлое, решил заме­сти все сле­ды. Сде­лать это он мог, лишь физи­че­ски уни­что­жив ста­рых боль­ше­ви­ков, пом­нив­ших все собы­тия. Вме­сте с эти­ми людь­ми он мог одно­вре­мен­но и навсе­гда похо­ро­нить иде­а­лы, ради кото­рых боль­ше­ви­ки мири­лись с его лич­ной дик­та­ту­рой и с её раз­ру­ши­тель­ны­ми последствиями.

За несколь­ко недель до это­го у меня состо­ял­ся раз­го­вор с одной моло­дой гре­чан­кой, афин­ским архи­тек­то­ром. Она была очень доро­га мне — мы стро­и­ли пла­ны нашей сов­мест­ной жиз­ни в Рос­сии. Теперь она виде­ла моё подав­лен­ное состо­я­ние, мою неспо­соб­ность гово­рить. Как же я мог раз­ру­шить её иллю­зии о пре­крас­ном новом обще­стве, в стро­и­тель­стве кото­ро­го мы долж­ны были вме­сте участ­во­вать? Выстре­лы, про­гре­мев­шие в ста­лин­ских застен­ках, обо­рва­ли жиз­ни тысяч невин­ных людей, искренне боров­ших­ся за Совет­скую Рос­сию и соци­а­лизм. Но этот бес­смыс­лен­ный тер­рор раз­ру­шал и то, что оста­ва­лось от моей веры, под­дер­жи­вав­шей меня в моей служ­бе совет­ской власти.

В дни, после­до­вав­шие за каз­нью гене­ра­лов, меня не остав­ля­ло ощу­ще­ние ката­стро­фы. В мис­сии никто не про­из­но­сил ни сло­ва. Каж­дый был подав­лен соб­ствен­ны­ми мыс­ля­ми. Как-то вече­ром один из помощ­ни­ков задер­жал­ся в моём каби­не­те, не реша­ясь уйти. Мы обме­ня­лись взгля­да­ми, и неожи­дан­но я совер­шил необ­ду­ман­ный посту­пок, воз­мож­но фаталь­ную неосто­рож­ность, сказав:

— Что же там всё-таки про­ис­хо­дит? Это про­сто ужас­но. Луч­шие люди — цвет армии…

Я не знаю, как это у меня вырва­лось, пото­му тут же попы­тал­ся овла­деть собой.

— Пой­дём­те про­гу­ля­ем­ся, — ска­зал я ему спо­кой­ным, ров­ным голосом.

Когда мы вышли на ули­цу, я рас­ска­зал ему всё, что узнал от сво­е­го дру­га из Нарко­мин­де­ла. И в част­но­сти, о послед­нем появ­ле­нии Туха­чев­ско­го на пуб­ли­ке во вре­мя Пер­во­май­ско­го пара­да на Крас­ной пло­ща­ди. Туха­чев­ский толь­ко что узнал, что, вопре­ки недав­не­му сооб­ще­нию, он не поедет в Лон­дон на коро­на­цию коро­ля Геор­га VI. Вме­сто него дол­жен туда отбыть адми­рал Орлов. Для Туха­чев­ско­го это был чёт­кий сиг­нал надви­га­ю­щей­ся беды. И все об этом зна­ли. В тот май­ский день он шёл по Крас­ной пло­ща­ди мед­лен­ным шагом обре­чён­но­го устав­ше­го чело­ве­ка, зало­жив боль­шие паль­цы рук за пояс­ной ремень. Затем он сто­ял в оди­но­че­стве спра­ва от Мав­зо­лея Лени­на на три­буне, отве­дён­ной для мар­ша­лов. Его окру­жа­ла ледя­ная холод­ность. Никто из при­сут­ство­вав­ших офи­це­ров не решал­ся при­бли­зить­ся к опаль­но­му мар­ша­лу, опа­са­ясь попасть в неми­лость к Сталину.

Он сто­ял непо­движ­но, и его блед­ное лицо име­ло необыч­ный серый отте­нок. Послед­ний раз он наблю­дал парад войск Крас­ной Армии, кото­рую он помо­гал созда­вать и вести к побе­де. Он, по всей види­мо­сти, пони­мал, что его ожи­да­ло. Когда совет­ский дея­тель теря­ет власть, для него нет воз­вра­та: за опа­лой почти все­гда сле­ду­ет смерть.

Неза­дол­го до это­го газе­ты сооб­ща­ли, что Туха­чев­ский осво­бож­дён от обя­зан­но­стей заме­сти­те­ля нар­ко­ма Воро­ши­ло­ва и назна­чен коман­ду­ю­щим При­волж­ским воен­ным окру­гом. И слу­чи­лось так, как и надо было ожи­дать. После при­бы­тия к ново­му месту служ­бы в Сара­тов Миха­ил Нико­ла­е­вич был аре­сто­ван и воз­вра­щён в Моск­ву в тюрем­ном фур­гоне. Так же было и с Яки­ром. Сня­тый с поста коман­ду­ю­ще­го на Укра­ине, он был назна­чен коман­ду­ю­щим Ленин­град­ским воен­ным окру­гом и затем аре­сто­ван вме­сте со сво­ей женой, когда про­ез­жал туда через Моск­ву. Ста­лин боял­ся аре­сто­вы­вать этих извест­ных и люби­мых вое­на­чаль­ни­ков в окру­же­нии их войск. Он так­же боял­ся оста­вить их в живых на лиш­нюю ночь. Соглас­но газет­ным сооб­ще­ни­ям, восемь гене­ра­лов были рас­стре­ля­ны немед­лен­но после засе­да­ния воен­но­го три­бу­на­ла. В ино­стран­ных газе­тах сооб­ща­лось, что в зале суда Туха­чев­ский был ранен и его вынес­ли на носил­ках, но это, ско­рее все­го, было выдум­кой. Сомни­тель­но вооб­ще, что был какой-то суд. Ста­лин вряд ли бы риск­нул пред­ста­вить свои жерт­вы перед их това­ри­ща­ми по ору­жию и при­ка­зать им выне­сти смерт­ный при­го­вор. Я так­же рас­ска­зал сво­е­му мол­чав­ше­му собе­сед­ни­ку о дру­гих обсто­я­тель­ствах сня­тия Туха­чев­ско­го. Его две­на­дца­ти­лет­ней доче­ри ниче­го не ска­за­ли о судь­бе отца. В день выхо­да офи­ци­аль­но­го сооб­ще­ния она была встре­че­на оскорб­ле­ни­я­ми сво­их одно­класс­ни­ков: никто из них не хотел учить­ся в одном клас­се с доче­рью «фашист­ско­го най­ми­та и пре­да­те­ля». Девоч­ка при­шла домой и пове­си­лась. Его мать, кото­рую аре­сто­ва­ли на сле­ду­ю­щий день, сошла с ума, и ее отпра­ви­ли за Урал в сми­ри­тель­ной рубашке.

Я пове­дал ему и о том, что толь­ко в одном Киев­ском воен­ном окру­ге было аре­сто­ва­но от шести до семи тысяч стар­ших офи­це­ров за связь с Яки­ром в годы Граж­дан­ской вой­ны и в после­ду­ю­щий пери­од. Был аре­сто­ван дирек­тор одно­го из киев­ских кино­те­ат­ров, про­пу­стив­ший на экран кино­жур­нал, в кото­ром пока­зы­ва­ли Туха­чев­ско­го. Руко­во­ди­те­ли одной из радио­стан­ций были аре­сто­ва­ны за пере­да­чу похо­рон­но­го мар­ша, — воз­мож­но, по чисто­му сов­па­де­нию — в день рас­стре­ла генералов.

Я был зна­ком с женой Яки­ра. Она была его вер­ной спут­ни­цей в тече­ние два­дца­ти лет, дели­ла с ним тяго­ты бое­вой жиз­ни, забо­ты пери­о­да уче­бы и высо­ко­го долж­ност­но­го поло­же­ния. Как муже­ствен­ная и обра­зо­ван­ная жен­щи­на, она не раз дава­ла ему полез­ные сове­ты. В газе­тах было опуб­ли­ко­ва­но её пись­мо, в кото­ром она заклей­ми­ла люби­мо­го мужа как «позор­но­го пре­да­те­ля». Мне было совер­шен­но ясно, что её заста­ви­ли под­пи­сать такой доку­мент угро­за­ми или убе­ди­ли, что таким поступ­ком она послу­жит выс­шим инте­ре­сам партии.

Газе­та «Изве­стия» сооб­ща­ла, что сест­ра мар­ша­ла Туха­чев­ско­го, Мария Нико­ла­ев­на, попро­си­ла раз­ре­ше­ния сме­нить фамилию.

Я объ­яс­нил сво­е­му собе­сед­ни­ку, что кро­ва­вая чист­ка затро­ну­ла не толь­ко Нар­ко­мат обо­ро­ны. Этот ура­ган про­нёс­ся и над Нарко­мин­де­лом. Был аре­сто­ван ста­рый сорат­ник Лени­на заме­сти­тель нар­ко­ма Кре­стин­ский. Десят­ки веду­щих послов и заве­ду­ю­щих отде­ла­ми были ото­зва­ны и рас­стре­ля­ны. Чист­ку Нарко­мин­де­ла про­во­дил быв­ший сотруд­ник ОГПУ Кор­жен­ко, назна­чен­ный новым началь­ни­ком отде­ла кад­ров. Почти никто из заве­ду­ю­щих отде­ла­ми не избе­жал репрес­сий. К. К. Юре­нев, М. И. Розен­берг, Я. X. Дав­тян и дру­гие послы таин­ствен­но исчез­ли со сво­их зару­беж­ных постов. Та же тра­ге­дия разыг­ра­лась в Нар­ком­вне­ш­тор­ге. Нар­ком А. П. Розен­гольц и его два заме­сти­те­ля Ш. 3. Элиа­ва и М. А. Лога­нов­ский, с кото­ры­ми я про­ра­бо­тал несколь­ко лет, исчез­ли и увлек­ли за собой во тьму всех, кто был свя­зан с ними по рабо­те или дружбе.

Нако­нец, я рас­ска­зал сво­е­му помощ­ни­ку, что наш пря­мой началь­ник в Нарко­мин­де­ле Давид Штерн тоже аре­сто­ван и подоб­но Кре­стин­ско­му исчез. Штерн, зани­мав­ший пост заве­ду­ю­ще­го отде­лом Гер­ма­нии и Бал­кан­ских стран, был немец­ким писа­те­лем-ком­му­ни­стом, кото­рый нашёл в Совет­ском Сою­зе свою новую Роди­ну. Когда его аре­сто­вы­ва­ли, жена и ребё­нок в сле­зах рва­ну­лись за ним на лест­нич­ную пло­щад­ку, но были изби­ты мили­ци­ей. На сле­ду­ю­щий день их вышвыр­ну­ли из квар­ти­ры, рас­по­ла­гав­шей­ся в нарко­мин­де­лов­ском доме. Я хоро­шо знал Штер­на. Это был моло­дой, трид­ца­ти­пя­ти лет, талант­ли­вый писа­тель и очень тру­до­лю­би­вый чело­век, хотя из-за пло­хо­го здо­ро­вья он вынуж­ден был про­во­дить мно­го вре­ме­ни в санаториях.

Скры­ва­ясь из дипло­ма­ти­че­ских сооб­ра­же­ний под псев­до­ни­мом Георг Борн, он напи­сал несколь­ко хоро­шо доку­мен­ти­ро­ван­ных и ярких рома­нов анти­фа­шист­ско­го содер­жа­ния. Наи­бо­лее извест­ные из них: «Запис­ки эсэсов­ца» и «На служ­бе геста­по». Газе­та «Прав­да» высо­ко отзы­ва­лась об этих кни­гах, кото­рые выхо­ди­ли круп­ны­ми тира­жа­ми в изда­тель­стве ЦК ВЛКСМ «Моло­дая гвар­дия». А теперь «Прав­да» поме­сти­ла ста­тью Заслав­ско­го о немец­ком шпи­оне Геор­ге Борне, «этом гнус­ном про­дук­те геста­по, кото­рый нако­нец-то раз­об­ла­чён и долж­ным обра­зом нака­зан». Заслав­ский не ука­зал насто­я­щее имя Геор­га Бор­на, поэто­му дип­кор­пус и жур­на­ли­сты так и не поня­ли, что эта ста­тья объ­яс­ня­ла неожи­дан­ное исчез­но­ве­ние вид­но­го совет­ско­го дипломата.

Тыся­чи людей, во всех пра­ви­тель­ствен­ных учре­жде­ни­ях, ста­ли жерт­ва­ми без­жа­лост­ных чисток. Мно­гих из них я близ­ко знал. Было про­сто невоз­мож­но пове­рить в те обви­не­ния в измене, кото­рые выдви­га­ла прес­са про­тив этих пре­дан­ных сотруд­ни­ков. Все это выгля­де­ло кошмаром.

Раз­го­ва­ри­вая со сво­им, похо­же, сочув­ству­ю­щим собе­сед­ни­ком, я чув­ство­вал облег­че­ние. Но когда я повер­нул к сво­е­му дому, меня охва­ти­ло чув­ство тревоги.

— Мой друг, — ска­зал я себе, — сего­дня ты слиш­ком мно­го гово­рил. Это вряд ли оста­нет­ся без последствий…


2. Западня

Спу­стя несколь­ко дней мой помощ­ник, с кото­рым я так откро­вен­но раз­го­ва­ри­вал, был сроч­но вызван в Моск­ву. Мы попро­ща­лись в моём каби­не­те, никак не вспо­ми­ная о том памят­ном для нас раз­го­во­ре. Но у меня закра­лась мысль, не попро­сил ли он сам об этом вызо­ве, что­бы лич­но доло­жить о моих настро­е­ни­ях. Вско­ре я полу­чил пись­мо от мое­го дру­га из Нарко­мин­де­ла. Он сооб­щал, что пол­пред Кобец­кий, кото­ро­го я заме­щал, умер в мос­ков­ском гос­пи­та­ле. Я опе­ча­тал его стол и запро­сил, что сле­ду­ет делать с его доку­мен­та­ми, но отве­та от Лит­ви­но­ва не после­до­ва­ло. Затем в один из дней ко мне в каби­нет зашел шиф­ро­валь­щик Лукья­нов с теле­грам­мой от заме­сти­те­ля Лит­ви­но­ва Потём­ки­на. Он выгля­дел смущённым.

— Я толь­ко что полу­чил лич­ное ука­за­ние от Потём­ки­на, — ска­зал он. — Я дол­жен опе­ча­тать доку­мен­ты Кобец­ко­го и отпра­вить их в Моск­ву. Что мне делать?..

Это ука­за­ние долж­но было направ­ле­но толь­ко мне как гла­ве дипло­ма­ти­че­ской мис­сии. Нали­цо бес­пре­це­дент­ное нару­ше­ние уста­нов­лен­но­го поряд­ка, и оно мог­ло быть толь­ко сознательным.

— Мы обя­за­ны выпол­нить ука­за­ние нар­ко­ма­та, — отве­тил я.

Было ясно, что Лукья­нов, брат кото­ро­го зани­мал важ­ный пост в ЦК ВЛКСМ, поль­зо­вал­ся у тех, кто сле­дил за нашей лояль­но­стью вла­сти, осо­бым доверием.

Потём­кин не мог пред­по­ла­гать, что через две неде­ли, по горь­кой иро­нии судь­бы, высо­ко­по­став­лен­ный брат Лукья­но­ва будет заклю­чён в тюрь­му как «враг народа».

К это­му вре­ме­ни, дол­жен ска­зать, у меня про­па­ло вся­кое жела­ние рабо­тать; кон­так­ты в дип­кор­пу­се и в афин­ском обще­стве ста­ли невы­но­си­мы­ми. Я не посе­щал при­ё­мы и отка­зы­вал­ся от при­гла­ше­ний. Если бы я смог спря­тать­ся где-нибудь в пустыне, я бы сде­лал это. Ну что я мог отве­тить, если бы какой-то ино­стран­ный дипло­мат веж­ли­во поин­те­ре­со­вал­ся бы у меня тем, что про­ис­хо­дит в Рос­сии? Конеч­но, я мог бы дать стан­дарт­ный ответ:

— Теперь, после раз­об­ла­че­ния пре­да­те­лей, Крас­ная Армия силь­на как нико­гда. С таким гени­ем, как Ста­лин, мой доро­гой сэр, нам нече­го бояться!

Мне вспо­ми­на­лось выра­же­ние мое­го дру­га посла в Пари­же Вале­ри­а­на Саве­лье­ви­ча Дов­га­лев­ско­го. «Дипло­мат отли­ча­ет­ся от сви­де­те­ля в суде, — гово­рил он, — толь­ко одним: он дол­жен гово­рить прав­ду и ниче­го, кро­ме прав­ды, но он нико­гда не дол­жен гово­рить всей прав­ды». Прав­да! Я не мог ска­зать даже самой малой её части.

Моя служ­ба за гра­ни­цей в силу мое­го рез­ко­го несо­гла­сия с поли­ти­кой Крем­ля ста­ла невоз­мож­ной. Мне надо было ухо­дить. Я напи­сал в Моск­ву пись­мо с прось­бой ото­звать меня и при­го­то­вил­ся к встре­че с судь­бой. Даже по мос­ков­ским стан­дар­там про­тив меня не было ника­ких улик, но непри­ят­но­стей, конеч­но, не избе­жать. Заклю­че­ние или про­сто ссыл­ка в какой-нибудь отда­лён­ный реги­он Рос­сии мне были обес­пе­че­ны. Как гово­рит­ся, не я первый.

Но воз­ник­ла дру­гая про­бле­ма. Могу ли я взять с собой люби­мую жен­щи­ну, кото­рая долж­на стать моей женой?

В Москве сви­реп­ству­ет кам­па­ния подо­зри­тель­но­сти и нена­ви­сти в отно­ше­нии всех ино­стран­цев. С бес­по­щад­ной тща­тель­но­стью уни­что­жа­лась ино­стран­ная коло­ния, эти чест­ные и бес­ко­рыст­ные энту­зи­а­сты, кото­рые при­е­ха­ли в Рос­сию, что­бы поста­вить свои зна­ния на служ­бу соци­а­ли­сти­че­ско­му пра­ви­тель­ству. Сот­ни людей были бро­ше­ны в тюрь­мы, каз­не­ны или сосла­ны в Сибирь. Если на меня падёт подо­зре­ние, то я ничем не смо­гу помочь ей. Имею ли я пра­во пожерт­во­вать столь доро­гим мне чело­ве­ком, увлечь её вме­сте с собой на путь лише­ний и стра­да­ний толь­ко пото­му, что она люби­ла меня и вери­ла мне?

В тот момент она была в Пари­же на кон­грес­се архи­тек­то­ров, и я напи­сал ей о сво­ём пред­сто­я­щем отъ­ез­де в СССР, попро­сив её на вре­мя отло­жить мысль о воз­мож­но­сти наше­го сов­мест­но­го отъ­ез­да. Я про­сил её не тре­во­жить­ся, если я какое-то вре­мя не буду писать ей. Несмот­ря на моё мол­ча­ние, она не долж­на терять веру в меня. Могут прой­ти годы, преж­де чем мы сно­ва будем вместе.

Я напи­сал пись­мо и сво­им сыно­вьям, кото­рые после смер­ти моей пер­вой жены жили с моей мате­рью. Ско­ро они уви­дят сво­е­го отца. Я писал, что везу им обе­щан­ные в пода­рок вело­си­пе­ды, а так­же порт­фе­ли и аль­бо­мы с мар­ка­ми — неве­ро­ят­ное сокровище.

Про­хо­ди­ли дни, но отве­та от М. М. Лит­ви­но­ва не было, и я начал нерв­ни­чать. Были, одна­ко, и при­зна­ки того, что Москва не забы­ва­ла обо мне. Одна­жды утром в июле я при­е­хал в мис­сию рань­ше обыч­но­го и застал одно­го слу­жа­ще­го роя­щим­ся в моем сто­ле. Он ока­зал­ся столь же сму­щён­ным, сколь­ко и я.

— Я ищу тут вче­раш­нюю теле­грам­му… о визах, — про­мям­лил он.

— Буду вам очень при­зна­те­лен, если вы поище­те её где-нибудь в дру­гом месте, — отве­тил я.

Ещё через несколь­ко дней, спус­ка­ясь по лест­ни­це, я загля­нул через стек­лян­ную дверь в свой каби­нет и уви­дел, как Лукья­нов шарит в моём порт­фе­ле. Я рез­ко повер­нул­ся и вошёл. В руках у него были мои лич­ные доку­мен­ты. Мы мол­ча смот­ре­ли друг на дру­га. Ска­зать было нечего.

В тот же день я полу­чил пись­мо от мое­го сына Бори­са, кото­ро­го я все­гда назы­вал стар­шим пото­му, что из близ­не­цов он казал­ся мне боль­шим. Борис писал, что они с бабуш­кой едут на юг — «дале­ко, дале­ко… купать­ся в море». И далее был сле­ду­ю­щий абзац:

«Доро­гой папа, нам в шко­ле чита­ли при­го­вор, выне­сен­ный троц­кист­ским шпи­о­нам Туха­чев­ско­му, Яки­ру, Кор­ку, Убо­ре­ви­чу и Фельд­ма­ну… (Все име­на маль­чик напи­сал пра­виль­но, оче­вид­но, его заста­ви­ли их заучить.) Это не тот ли Фельд­ман, кото­рый жил в нашем доме?»

Мне вспом­ни­лась поэ­ма, напи­сан­ная две­на­дца­ти­лет­ним школь­ни­ком и опуб­ли­ко­ван­ная в мос­ков­ских газе­тах во вре­мя про­цес­са над Зино­вье­вым. Каж­дая стро­фа закан­чи­ва­лась рефреном:

«Рас­стре­ля­ем всех как беше­ных сук!»

Что же поду­ма­ют мои маль­чи­ки, если меня аре­сту­ют по како­му-нибудь чудо­вищ­но­му фаль­ши­во­му обви­не­нию? Они пове­рят офи­ци­аль­ным сообщениям.

Никто не высту­пит в мою защи­ту, и я нико­гда не смо­гу оправ­дать­ся. И навсе­гда поте­ряю сво­их сыно­вей. Я поду­мал, что, толь­ко оста­ва­ясь за гра­ни­цей, буду иметь шанс ска­зать им когда-нибудь прав­ду и сно­ва обре­сти их.

Эти мыс­ли дер­жа­ли меня в состо­я­нии напря­же­ния. Что­бы как-то отвлечь­ся, я в пят­ни­цу, 16 июля, дого­во­рил­ся поехать на рыбал­ку с бра­том моей неве­сты Джорджем.

В тот же день мне позво­нил ком­мер­че­ский атта­ше. Мы пого­во­ри­ли о том о сём, а затем он мимо­хо­дом сказал:

— Ну, Алек­сандр Гри­го­рье­вич, уви­дим­ся на судне, как дого­во­ри­лись. Могу я заехать за вами в семь часов?

— На каком судне? — спро­сил я.

К сво­е­му изум­ле­нию, я узнал от него, что нака­нуне в Пирее бро­сил якорь паро­ход «Руд­зу­так» и что я, ока­зы­ва­ет­ся, уже при­нял при­гла­ше­ние поужи­нать с капитаном!

По дипло­ма­ти­че­ско­му про­то­ко­лу, капи­тан свой пер­вый визит дол­жен был нане­сти мне. Вме­сто это­го меня даже не про­ин­фор­ми­ро­ва­ли о при­бы­тии судна.

— Боюсь, что не смо­гу, — отве­тил я атта­ше. — У меня этот вечер занят.

— Но всё уже гото­во, — вас ждут, — вы обе­ща­ли прийти.

— Я ниче­го нико­му не обе­щал, — отве­тил я холод­ным тоном и пове­сил трубку.

Через десять минут капи­тан «Руд­зу­та­ка» позво­нил мне из Пирея. Он изви­нил­ся за то, что не смог нане­сти мне визит, сослал­ся на необ­хо­ди­мость сроч­но­го ремон­та на судне и про­сил меня при­е­хать на ужин. Он обе­щал пред­ста­вить мне сво­е­го ново­го зам­по­ли­та и стар­ше­го помощ­ни­ка. Он так­же хотел обсу­дить со мной несколь­ко важ­ных вопро­сов, и к тому же у него отлич­ный повар.

— Сожа­лею, но я еду в Волаг­ме­ни, — отве­тил я сухо. — Если я вам нужен, вы може­те туда приехать.

В тот вечер око­ло вось­ми часов мы с Джор­джем сели в лод­ку и налег­ли на вес­ла. Залив Волаг­ме­ни был идил­ли­че­ски тих; в глу­бине тем­но­го неба сия­ли звёз­ды, но меня этот пей­заж не радо­вал. Я думал о дру­гом. Я пытал­ся отде­лать­ся от напра­ши­ва­ю­ще­го­ся выво­да о том, что эти люди слиш­ком настой­чи­во пыта­лись зама­нить меня на суд­но. Это было так недо­стой­но. Недо­стой­но всех — этих людей, мое­го пра­ви­тель­ства и меня самого.

В сумер­ках мы уви­де­ли при­бли­же­ние авто­мо­би­ля, кото­рый подъ­е­хал к причалу.

Из маши­ны вышло несколь­ко чело­век. Они ста­ли при­сталь­но всмат­ри­вать­ся в серую даль залива.

— Они ищут нас, — ска­зал я. — Давай гре­сти к берегу.

На при­ча­ле я уви­дел капи­та­на, его двух новых помощ­ни­ков, ком­мер­че­ско­го атта­ше и двух сотруд­ни­ков мис­сии. Мы поздо­ро­ва­лись. Гово­рить о чём-либо на бере­гу было неудоб­но, и я при­гла­сил всю ком­па­нию в ресто­ран. За сто­лом чув­ство­ва­лась атмо­сфе­ра наиг­ран­но­го весе­лья. После десер­та капи­тан пред­ло­жил всем поехать на суд­но и про­дол­жить наш вечер. Я сно­ва отка­зал­ся, раз­мыш­ляя о том, все ли они участ­ву­ют в этом сговоре.

После того как основ­ная часть ком­па­нии ушла, один из сотруд­ни­ков мис­сии остал­ся со мной за сто­лом. Мне было извест­но, что поми­мо сво­ей основ­ной рабо­ты в мис­сии он выпол­нял и неко­то­рые сек­рет­ные функции.

Мы сиде­ли на тер­ра­се, выхо­дя­щей на залив, и смот­ре­ли друг на дру­га. Атмо­сфе­ра была напря­жён­ной. Малень­кое про­ис­ше­ствие обост­ри­ло обста­нов­ку ещё боль­ше. Офи­ци­ант при­нёс нам чашеч­ки кофе, и, когда он брал день­ги, руки его дро­жа­ли. У него было смер­тель­но блед­ное лицо и застыв­ший без­жиз­нен­ный взгляд. Неожи­дан­но он забил­ся в эпи­леп­ти­че­ском при­пад­ке. Наш раз­го­вор был пре­рван жут­ким сту­ком — это голо­ва офи­ци­ан­та в судо­ро­гах билась о сосед­ний сто­лик. Пока офи­ци­ан­та уно­си­ли, мой гость начал рас­ска­зы­вать мне стран­ную историю.

— Когда я был в Китае, — начал он, пыта­ясь при­дать сво­е­му голо­су спо­кой­ное зву­ча­ние, — я узнал, что один сек­ре­тарь кон­суль­ства решил порвать со служ­бой. В то вре­мя я испол­нял обя­зан­но­сти кон­су­ла. Я пору­чил ему отве­сти диппо­чту до самой гра­ни­цы. Что­бы не вызвать у него подо­зре­ний, я нака­зал ему не пере­се­кать совет­скую гра­ни­цу. Поч­та будет полу­че­на у него на китай­ской тер­ри­то­рии, и ему само­му поэто­му не нуж­но ника­ких документов.

Мой незва­ный гость сде­лал пау­зу и отхлеб­нул кофе. Он неот­ступ­но сле­дил за мной. Воз­мож­но, он ждал от меня вопро­са: «А что было даль­ше?» Но я мол­чал. Рас­сказ продолжился:

— Шофёр нажал на педаль газа и мчал­ся без оста­нов­ки, пока они не пере­сек­ли гра­ни­цу и не подъ­е­ха­ли к бли­жай­ше­му посту ОГПУ, где наше­го дру­га-кон­спи­ра­то­ра уже ждали.

Рас­сказ­чик сно­ва сде­лал паузу.

— Когда этот парень понял, что его пере­хит­ри­ли, он пытал­ся выпрыг­нуть из маши­ны, но ему это­го сде­лать не уда­лось. Сек­ре­та­рю повез­ло. Он отде­лал­ся несколь­ки­ми года­ми тюрь­мы. Мог­ло бы для него всё закон­чить­ся куда хуже… А вот исто­рия пере­вод­чи­ка из пекин­ско­го посоль­ства несколь­ко слож­нее. Ему даже уда­лось бежать в Хань­коу. Но наши люди напа­ли на его след и двум надёж­ным китай­цам пору­чи­ли его лик­ви­ди­ро­вать. Те вско­ре всту­пи­ли с ним в кон­такт и уго­во­ри­ли как-нибудь поужи­нать вме­сте. Но пере­вод­чик почу­ял нелад­ное и не появил­ся в ресто­ране. На сле­ду­ю­щий день они высле­ди­ли его и стре­ля­ли пря­мо на ули­це. Прав­да, по счаст­ли­вой слу­чай­но­сти, он не погиб. Под­вер­нув­ша­я­ся маши­на фран­цуз­ско­го посоль­ства подо­бра­ла его, преж­де чем китай­цы смог­ли прикончить.

Рас­сказ­чик сде­лал неопре­де­лён­ный жест паль­ца­ми, как бы выра­жая своё неудо­воль­ствие по пово­ду неуме­лых дей­ствий китайцев.

— Но бег­лец полу­чил хоро­ший урок, думаю, что он нам боль­ше не доста­вит хло­пот, — заме­тил мой гость с искрен­но­стью в голосе.

— Конеч­но, нет, — отве­тил я.

Сле­ду­ю­щие сло­ва мое­го собе­сед­ни­ка не остав­ля­ли ника­ких сомне­ний в том, что он имел в виду.

— Вы зна­е­те, — нето­роп­ли­во про­дол­жал он, — в этой стране совсем нетруд­но изба­вить­ся от чело­ве­ка. Все­гда есть те, кто охот­но возь­мёт­ся за эту рабо­ту за пять или десять тысяч драхм, и, поверь­те мне, поли­ция ниче­го не узна­ет. — Он бро­сил взгляд в сто­ро­ну каме­ни­сто­го бере­га: «Иде­аль­ное место для такой операции».

— Конеч­но, — согла­сил­ся я.

— Мне вспо­ми­на­ет­ся ещё одна история…

Но мне уже было вполне доста­точ­но его мало­при­ят­ных россказней.

Поэто­му я поспе­шил отде­лать­ся от мое­го неволь­но­го собеседника.

— Спа­си­бо, — ска­зал я. — Эти ганг­стер­ские исто­рии не идут ни в какое срав­не­ние с рыбалкой.

Я нехо­тя пожал ему руку и ушёл. Эта встре­ча, нуд­ный раз­го­вор и пожа­тие руки мое­му потен­ци­аль­но­му убий­це до сих пор оста­ют­ся у меня самым непри­ят­ным вос­по­ми­на­ни­ем. Но, воз­мож­но, мне уда­лось бежать имен­но бла­го­да­ря таким фор­маль­ным любез­но­стям. Без каких-то откры­тых дей­ствий с моей сто­ро­ны для них было бы неоправ­дан­ным про­во­ци­ро­вать меня на раз­рыв. Теперь у меня уже не было ника­ких сомне­ний отно­си­тель­но того, что меня ожи­да­ло на судне. Пове­рят ли они мне, если я ска­жу, что про­сто жду отве­та из Моск­вы и доб­ро­воль­но готов вер­нуть­ся? Моё чув­ство соб­ствен­но­го досто­ин­ства с него­до­ва­ни­ем отвер­га­ло аль­тер­на­ти­вы: сми­рить­ся с похи­ще­ни­ем или про­сто бежать. После того, что я услы­шал, я хоро­шо пони­мал, что меня может ожи­дать. Мне пред­сто­я­ло решить, когда я при­не­су боль­ше поль­зы рус­ским людям: если погиб­ну в ста­лин­ском лаге­ре или если буду жить где-нибудь как сво­бод­ный чело­век, зная прав­ду и рас­ска­зы­вая её людям. На сле­ду­ю­щее утро я, как обыч­но, появил­ся в мис­сии. Сра­зу же заме­тил, что Лукья­нов про­явил необыч­ный инте­рес к моим пла­нам на вечер. После рабо­ты, любез­но раз­го­ва­ри­вая со мной, он пред­ло­жил про­гу­лять­ся вме­сте. Я отка­зал­ся. Мне надо­е­ло это фаль­ши­вое дружелюбие.

— Вы сего­дня ночу­е­те в мис­сии или на даче? — спро­сил он меня.

— На даче, — отве­тил я.

Но вме­сто это­го я остал­ся в горо­де и пере­но­че­вал в гор­ном оте­ле в Кефис­се. Когда я на сле­ду­ю­щее утро при­е­хал на дачу, то на пес­ча­ной тро­пин­ке сада, ещё сырой от про­шед­ше­го ночью дождя, я уви­дел сле­ды боти­нок несколь­ких визи­тё­ров, а на доро­ге, веду­щей к дому, была вид­на све­жая колея от авто­мо­биль­ных шин.
«Ну, — поду­мал я, — если вы при­ез­жа­ли в такой ран­ний час, зна­чит, вы торопитесь».

Вре­ме­ни для раз­мыш­ле­ний не оста­ва­лось. Я попро­сил Джор­джа поехать со мной в мис­сию. Мы оба были нево­ору­же­ны, но мне каза­лось, что нали­чие спут­ни­ка будет полез­но. Я зашёл в свой каби­нет и напи­сал теле­грам­му Потём­ки­ну, инфор­ми­руя его, что наме­рен без­от­ла­га­тель­но взять оче­ред­ной отпуск и оста­вить за себя сле­ду­ю­ще­го за мной по ран­гу атта­ше, кото­рый нака­нуне вече­ром был моим гостем за ужином.

Я вызвал Лукья­но­ва и при­ка­зал ему немед­лен­но зашиф­ро­вать и отпра­вить эту телеграмму.

Мы с Джор­джем под­ня­лись на вто­рой этаж, где у меня была квар­ти­ра. Через несколь­ко минут раз­дал­ся стук в дверь и вошел атта­ше. Он, оче­вид­но, уже знал о теле­грам­ме. Уви­дев нас дво­их, он замет­но сник и стал пре­ду­пре­ди­те­лен. Ска­зал мне, что он неожи­дан­но узнал о моём отъ­ез­де в отпуск и при­шёл поин­те­ре­со­вать­ся моим здо­ро­вьем. Я побла­го­да­рил его за вни­ма­ние, отве­тив, что чув­ствую себя пре­крас­но. После нелов­кой пау­зы он ушёл.

Я взял свой пас­порт, несколь­ко фото­гра­фий и писем, послед­ний раз оки­нул взгля­дом зна­ко­мую ком­на­ту. Джордж напря­жён­но сле­дил за мои­ми движениями.

Мы мед­лен­но спу­сти­лись по лест­ни­це. Внешне это был обыч­ный выход гла­вы мис­сии со сво­им дру­гом. Никто не пытал­ся нас оста­но­вить. Но я видел испу­ган­ные лица неко­то­рых сотруд­ни­ков мис­сии, наблю­дав­ших за нами из-за при­от­кры­тых две­рей. Оче­вид­но, они дума­ли, что мы были воору­же­ны и гото­вы про­ры­вать­ся с боем. При­врат­ник рас­пах­нул дву­створ­ча­тые две­ри, веду­щие во внут­рен­ний дворик.

Он покло­нил­ся, и я улыб­нул­ся ему в ответ. Мы сели в маши­ну и выеха­ли на шум­ную улицу.

Моя дипло­ма­ти­че­ская карье­ра завер­ши­лась. Под­ве­де­на чер­та под два­дца­ти­лет­ней служ­бой совет­ской вла­сти. Я неожи­дан­но для себя и окру­жа­ю­щих стал чело­ве­ком без Родины…

Город изны­вал от жары. Мы поеха­ли в горы по доро­ге на Кефис­су и оста­но­ви­лись в оте­ле. После бес­сон­ной ночи я собрал­ся с сила­ми для послед­не­го шага. Я отпра­вил в Моск­ву пись­мо с заяв­ле­ни­ем об отстав­ке. Потом попро­сил Джор­джа зака­зать мне билет на экс­пресс в Сим­плон. Там я пошёл во фран­цуз­скую мис­сию, где был очень дру­же­люб­но встре­чен моло­дым пове­рен­ным в делах гос­по­ди­ном Пьеррфиттом.

Мы обме­ня­лись послед­ни­ми афин­ски­ми поли­ти­че­ски­ми слу­ха­ми, и меж­ду делом я заме­тил, что отправ­ля­юсь в отпуск и хотел бы посе­тить Фран­цию. Не будет ли он так любе­зен про­штам­по­вать мой пас­порт, кото­рый кста­ти ока­зал­ся у меня с собой. Конеч­но — он будет про­сто счаст­лив. Вопрос был решён за несколь­ко минут.

Про­шлой ночью я заме­тил, что пара гре­ков из чис­ла «попут­чи­ков», кото­рые были хоро­ши­ми дру­зья­ми нашей мис­сии, ни на мину­ту не выпус­ка­ла нас из поля зре­ния. Оче­вид­но, они были доб­ро­воль­ны­ми шпи­о­на­ми ОГПУ. Когда мы отпра­ви­лись из оте­ля на желез­но­до­рож­ную стан­цию, они после­до­ва­ли за нами на почти­тель­ном рас­сто­я­нии. Они были и на плат­фор­ме, когда мы сади­лись в поезд. Джордж, кото­рый знал их лич­но, перед тем как отпра­вить­ся в буфет, пома­хал им рукой и про­кри­чал что-то при­вет­ствен­ное. Он вер­нул­ся в купе с фляж­кой коньяку.

— Сде­лай гло­ток, это помо­жет тебе, — ска­зал он, про­тя­нув мне сосуд с живи­тель­ной вла­гой. — Пере­дай при­вет сест­рён­ке. О пло­хом не думай, всё образуется.

Мы обня­лись и горя­чо пожа­ли друг дру­гу руки.

Поезд наби­рал ско­рость. Я смот­рел в окно, ста­ра­ясь не думать о пред­сто­я­щей жизни.

Нер­вы мои были напря­же­ны, мыс­ли так и рои­лись в голо­ве. Вско­ре я погру­зил­ся в вос­по­ми­на­ния о послед­них двух годах, про­ве­дён­ных на зем­ле сол­неч­ной Гре­ции, чей госте­при­им­ный народ, горы, покры­тые вино­град­ни­ка­ми, раз­бро­сан­ные сре­ди лазур­но­го моря ост­ро­ва ста­ли мне так дороги.

Я не смо­гу объ­яс­нить чита­те­лю, какие мыс­ли напол­ня­ли меня в сим­плон­ском экс­прес­се, кото­рый как стре­ла уно­сил меня от мое­го дома в Афи­нах, если не объ­яс­ню, что я при­е­хал в этот город оди­но­ким и разо­ча­ро­вав­шим­ся в жиз­ни чело­ве­ком. И Бог зна­ет, как бы у меня всё пошло даль­ше, если бы я не встре­тил здесь свою боль­шую любовь. Дол­жен откро­вен­но ска­зать, в моих поезд­ках по стране, в кон­так­тах с людь­ми меня направ­ля­ла жен­щи­на, кото­рая сама была кра­си­ва и пони­ма­ла кра­со­ту свой стра­ны. Она пока­за­ла мне свою роди­ну не толь­ко как стра­ну мно­го­чис­лен­ных легенд, она сде­ла­ла её для меня, как это было в про­шлом, вме­сти­ли­щем все­го луч­ше­го, что есть в созна­нии чело­ве­ка. Теперь я дол­жен был встре­тить­ся с этой жен­щи­ной в Пари­же и зару­чить­ся её под­держ­кой на буду­щее, пол­ное рис­ка и опас­но­сти. От лица нас дво­их я про­щал­ся с идил­ли­че­ской кар­ти­ной, на фоне кото­рой зарож­да­лась наша любовь. Это было груст­но, но судь­ба не остав­ля­ла мне другого.

Париж­ское обще­ство. Макс Бек­манн. 1931 год

Когда я встре­тил­ся с ней в Пари­же, нам неко­то­рое вре­мя вме­сте при­шлось скры­вать­ся от ходив­шей по пятам опас­но­сти. Для меня наи­бо­лее есте­ствен­но было бы обра­тить­ся к фран­цуз­ским вла­стям, сооб­щить о моей отстав­ке, объ­яс­нить её при­чи­ны и попро­сить защи­ты. Наде­ять­ся на что-то дру­гое не при­хо­ди­лось. «До тех пор, пока моё дело не при­об­ре­тёт оглас­ку, — думал я, — аген­ты Ста­ли­на будут все­ми сила­ми пытать­ся уни­что­жить меня». Рас­чёт тут был прост: если меня удаст­ся свое­вре­мен­но «лик­ви­ди­ро­вать», то никто даже и не узна­ет, что в дей­стви­тель­но­сти со мной слу­чи­лось. Я про­сто исчез бы с лица зем­ли, как исчез­ли Юре­нев в Бер­лине, Дав­тян в Вар­ша­ве, Бекза­дян в Буха­ре­сте и ещё девять или десять наших послов в ино­стран­ных госу­дар­ствах. Я это пре­крас­но пони­мал и тем не менее четы­ре меся­ца под­вер­гал себя напрас­но­му рис­ку по при­чи­нам, кото­рые я могу в нема­лой сте­пе­ни объ­яс­нить чув­ством глу­бо­ко­го омер­зе­ния и сты­да за своё пра­ви­тель­ство. Я счи­тал, что если режим, кото­рый я помо­гал созда­вать, пал так низ­ко, то и я за это обя­зан раз­де­лять ответ­ствен­ность. Он не заслу­жи­вал снис­хож­де­ния. Ничто не заслу­жи­ва­ло снис­хож­де­ния. Это не роман­ти­ка, а чистая прав­да, что толь­ко любовь и муже­ство Мари сохра­ни­ли во мне волю к жиз­ни и спо­соб­ность к борьбе.


3. В укрытии

Аген­ты ОГПУ, по всей види­мо­сти, были в заме­ша­тель­стве, когда я, про­явив реши­тель­ность, спо­кой­но поки­нул зда­ние посоль­ства. Одна­ко они быст­ро при­ня­лись за рабо­ту. Сна­ча­ла к моей буду­щей тёще в Афи­нах нагря­ну­ли визи­тё­ры из чис­ла каких-то «дру­зей» нашей миссии.

— Бар­мин — враг Совет­ско­го Сою­за, и он будет суро­во нака­зан, — ска­за­ли ей эти люди. — Это кон­че­ный чело­век. Напи­ши­те сво­ей доче­ри и пред­ло­жи­те ей порвать с ним. И дай­те нам её адрес.

На тот момент моим един­ствен­ным пре­ступ­ле­ни­ем было заяв­ле­ние об отстав­ке, но по совет­ским мер­кам это­го было вполне доста­точ­но, что­бы на деле реа­ли­зо­вать угро­зу рас­пра­вить­ся со мной пол­ной мерой.

Подоб­ные визи­ты и теле­фон­ные звон­ки ока­зы­ва­ли посто­ян­ное дав­ле­ние на бед­ную жен­щи­ну. В кон­це кон­цов ей ска­за­ли, что жизнь её доче­ри в опас­но­сти, так как я уже при­го­во­рён к смер­ти. Для того что­бы спа­сти Мари, она долж­на дать им её париж­ский адрес. С помо­щью угроз им уда­лось вырвать у несчаст­ной жен­щи­ны адрес, но он уже был уста­рев­шим. Мы оба успе­ли сме­нить отели.

Через двое суток к мате­ри Мари сно­ва при­шли «дру­зья» совет­ской миссии.

— Вы нам дали непра­виль­ный адрес, — заяви­ли они. Оче­вид­но, полу­чен­ные от неё све­де­ния были направ­ле­ны в Париж, где аген­ты ОГПУ про­ве­ли про­вер­ку и сооб­щи­ли в Моск­ву, что я пере­ехал. Москва напра­ви­ла в Афи­ны новые ука­за­ния, и аген­ты-гре­ки сно­ва бро­си­лись по сле­ду. ОГПУ дей­ство­ва­ло очень быст­ро, без обыч­но­го бюро­кра­тиз­ма и не жале­ло денег. Глав­ное было — пой­мать меня, преж­де чем я успею рас­ска­зать о себе.

Новые уси­лия аген­ту­ры ОГПУ при­нес­ли неко­то­рый успех. Нахо­дясь в Пари­же, Мари полу­ча­ла свою почту на адрес клу­ба «Дом куль­ту­ры», объ­еди­няв­ше­го про­грес­сив­ных интел­лек­ту­а­лов и худож­ни­ков. Одна­жды, когда она зашла за поч­той, ей ска­за­ли, что её кор­ре­спон­ден­ция нахо­дит­ся у мене­дже­ра клу­ба, неко­го месье Нико­ла­са, кото­рый хотел бы её видеть. Мене­джер спро­сил, слы­ша­ла ли она об орга­ни­за­ции под назва­ни­ем «Дру­зья Совет­ско­го Сою­за»? Пре­зи­дент это­го клу­ба месье Кова­лёв хотел бы обсу­дить с ней один важ­ный вопрос. Не мог­ла бы она позво­нить ему и дого­во­рить­ся о встрече?

— Что это за орга­ни­за­ция и кто состо­ит в ней? — спро­си­ла Мари.

— Она объ­еди­ня­ет дру­зей Совет­ско­го Сою­за. Боль­шин­ство из них быв­шие белоэмигранты.

— Но что может быть обще­го у гре­че­ско­го архи­тек­то­ра с белы­ми эми­гран­та­ми в Пари­же? — отве­ти­ла Мари.

— Ну, они уже боль­ше не белые. Они сим­па­ти­зи­ру­ют совет­ско­му режи­му и хотят вер­нуть­ся в Россию.

— Поче­му же они не воз­вра­ща­ют­ся? — наив­но спро­си­ла Мари.

Мене­джер Нико­лас явно не обла­дал опы­том в таких делах и стал выкручиваться.

— Вы зна­е­те… сна­ча­ла они долж­ны дока­зать лояль­ность Сове­там сво­ей рабо­той здесь, во Франции.

Выда­вив из него весь­ма суще­ствен­ное при­зна­ние, Мари поспе­ши­ла закон­чить этот непри­ят­ный раз­го­вор, пообе­щав как сле­ду­ет обо всём подумать.

В моём заяв­ле­нии об отстав­ке, кото­рое неза­мед­ли­тель­но было отправ­ле­но в Моск­ву, я ука­зал в каче­стве обрат­но­го адре­са париж­ский Глав­поч­тамт. «Если мос­ков­ские дея­те­ли захо­тят мне отве­тить, — резон­но поду­мал я, — то совет­ское пол­пред­ство в Пари­же может напра­вить мне пись­мо по это­му адре­су. Но офи­ци­аль­ные совет­ские пред­ста­ви­те­ли не долж­ны быть заме­ша­ны в „мок­рых делах“». Воз­мож­ность дока­зать таким обра­зом свою лояль­ность предо­став­ля­лась дру­зьям Совет­ско­го Союза.

В тот вечер мы с Мари реши­ли, что пока ей не сто­ит встре­чать­ся с месье Ковалёвым.

Но когда она в сле­ду­ю­щий раз при­шла за поч­той, её сно­ва встре­тил мене­джер и спро­сил: «Поче­му она не позво­ни­ла месье Кова­ле­ву? Он очень хотел с ней встре­тить­ся по делу, кото­рое может иметь чрез­вы­чай­но боль­шое зна­че­ние и для неё. Она долж­на немед­лен­но позво­нить ему…»

Мы сно­ва обсу­ди­ли этот вопрос и реши­ли, что ей всё-таки надо пой­ти на кон­такт с Кова­лё­вым и выяс­нить, чего тот доби­ва­ет­ся. Мари позво­ни­ла ему и дого­во­ри­лась о встре­че на сле­ду­ю­щий день в гре­че­ском пави­льоне на Все­мир­ной париж­ской выстав­ке. На сле­ду­ю­щий день она про­жда­ла Кова­лё­ва в пави­льоне, но тот в тече­ние почти трёх часов так и не появился.

В тот же день из газет ста­ла ясна при­чи­на. В них сооб­ща­лось об убий­стве Игна­тия Рейс­са (Порец­ко­го), быв­ше­го рези­ден­та совет­ской раз­вед­ки в Запад­ной Евро­пе, кото­рый в знак про­те­ста про­тив мос­ков­ских рас­стре­лов порвал с Совет­ским Сою­зом. Его заяв­ле­ние об отстав­ке было состав­ле­но в очень силь­ных выражениях.

«Пусть никто не заблуж­да­ет­ся, — писал он. — Прав­да вос­тор­же­ству­ет. День отмще­ния гораз­до бли­же, чем это кажет­ся крем­лёв­ским оби­та­те­лям. Ничто не будет забы­то и не про­ще­но. „Гени­аль­ный вождь, Отец наро­дов и Солн­це соци­а­лиз­ма“ будет при­зван к отве­ту. Все дадут пока­за­ния про­тив тира­на. Меж­ду­на­род­ное рабо­чее дви­же­ние вос­ста­но­вит чест­ное имя тех, кто был окле­ве­тан, кто был рас­стре­лян будучи неви­нов­ным. Сего­дня тот, кто не высту­па­ет про­тив Ста­ли­на, явля­ет­ся его сообщником…»

Рейсс в поис­ках убе­жи­ща для себя и сво­ей семьи отпра­вил­ся в Швей­ца­рию. Там к ним при­со­еди­ни­лась одна жен­щи­на из Рима, кото­рая на самом деле была аген­том ОГПУ. При­тво­ря­ясь, что она одоб­ря­ет реше­ние Рейс­са, Гер­тру­да Шильд­бах, одна из бли­жай­ших его дове­рен­ных помощ­ниц, об этом име­ни ста­ло извест­но вско­ре из прес­сы, зама­ни­ла сво­е­го шефа в запад­ню. Тело Рейс­са с пят­на­дца­тью пуле­вы­ми ране­ни­я­ми было най­де­но на обо­чине доро­ги, веду­щей в Шам­блан. Соглас­но газет­ным сооб­ще­ни­ям, было уста­нов­ле­но, что к это­му пре­ступ­ле­нию была при­част­на Москва и в част­но­сти ведом­ство Ежо­ва. Сам началь­ник ОГПУ имел пря­мую теле­фон­ную связь со Ста­ли­ным. От него, види­мо, и при­шло это страш­ное ука­за­ние. Убий­ство Рейс­са, как ста­ло после извест­но, обо­шлось его орга­ни­за­то­рам в 300 000 франков.

На сле­ду­ю­щее утро Мари позво­ни­ла по остав­лен­но­му Кова­лё­вым номе­ру и спро­си­ла, поче­му была нару­ше­на дого­во­рен­ность. Сек­ре­тарь отве­тил, что месье Кова­лёв неожи­дан­но уехал по сроч­но­му делу на неопре­де­лён­ное вре­мя. На сле­ду­ю­щий день в газе­тах были новые подроб­но­сти о рас­сле­до­ва­нии убий­ства Рейс­са. Поли­ция уста­но­ви­ла, что один из аре­сто­ван­ных убийц при­над­ле­жал к орга­ни­за­ции Кова­лё­ва, и он дал пока­за­ния на дру­гих чле­нов. У Кова­лё­ва был про­ве­ден обыск, но назван­ным лицам уда­лось скрыть­ся. Впо­след­ствии уда­лось отыс­кать их сле­ды в бар­се­лон­ской штаб-квар­ти­ре ОГПУ, но там они были в безопасности.

Рань­ше я нико­гда не слы­хал о Рейс­се, но так слу­чи­лось, что моё заяв­ле­ние об отстав­ке и его пись­мо о раз­ры­ве с режи­мом Ста­ли­на были отправ­ле­ны в Моск­ву в один и тот же день. Таким обра­зом, перед аген­та­ми ОГПУ в Запад­ной Евро­пе вста­ла зада­ча одно­вре­мен­ной двой­ной «лик­ви­да­ции». Меня им не уда­лось най­ти. Поэто­му они сна­ча­ла рас­пра­ви­лись с Рейс­сом. Види­мо, это была слу­чай­ность, но имен­но она и спас­ла мне жизнь. Про­ис­шед­шее вре­мен­но нару­ши­ло их орга­ни­за­цию, им надо было укрыть про­ва­лив­ших­ся аген­тов и сфор­ми­ро­вать новую тер­ро­ри­сти­че­скую банду.

Новым аген­там ско­ро уда­лось най­ти моё укры­тие в местеч­ке Сэнт-Клу. Каж­дый раз, когда я выхо­дил из дома, за мной велась слеж­ка. Мои пре­сле­до­ва­те­ли даже не ста­ра­лись мас­ки­ро­вать­ся. Вре­ме­на­ми, пыта­ясь под­слу­шать мой раз­го­вор, они бук­валь­но насту­па­ли мне на пят­ки. Моя так­ти­ка заклю­ча­лась в том, что­бы, повер­нув­шись, столк­нуть­ся с ними лицом к лицу. В резуль­та­те одни исче­за­ли, но вско­ре их место зани­ма­ли дру­гие. Таким обра­зом, эта бри­га­да меня­лась за день четы­ре-пять раз. Они сле­до­ва­ли за мной вез­де: в мет­ро, в ресто­ран, в табач­ную лав­ку. Когда я воз­вра­щал­ся домой, эта бри­га­да убийц дежу­ри­ла у меня под окна­ми. Эта вой­на нер­вов ста­ла осо­бен­но напря­жён­ной, когда я узнал от сво­их дру­зей, что совет­ская мис­сия в Афи­нах хра­ни­ла гро­бо­вое мол­ча­ние о моём вне­зап­ном исчезновении.

«Похо­же, — думал я, — они хотят изба­вить­ся от меня потихоньку».

Как-то после обе­да я опро­мет­чи­во ока­зал­ся на про­гул­ке в Сэнт-Клу. Про­сто захо­те­лось про­гу­лять­ся по пар­ку. Вне­зап­но я уви­дел, что мой путь забло­ки­ро­ван круп­ным блон­ди­ном сла­вян­ско­го типа; повер­нул­ся в дру­гую стро­ну и уви­дел на сво­ём пути худо­ща­во­го фран­цуз­ско­го вориш­ку. Сво­бод­ным оста­вал­ся толь­ко путь в чащу. Моим пер­вым побуж­де­ни­ем было напра­вить­ся имен­но туда, но я быст­ро сооб­ра­зил, что таким обра­зом я ото­рвусь от осталь­ных гуля­ю­щих и влюб­лён­ных паро­чек, кото­рые повсю­ду сиде­ли и лежа­ли на тра­ве. Я вдруг понял, что имен­но они и созда­ют мне гаран­тию без­опас­но­сти. Един­ствен­ный выход — дей­ство­вать реши­тель­но. Я рез­ко повер­нул­ся и пошёл в направ­ле­нии более люд­но­го места. Дер­жа недву­смыс­лен­но руку в кар­мане брюк, я пошёл на малень­ко­го вориш­ку. Он на момент замеш­кал­ся, выта­ра­щил на меня гла­за и поз­во­лил мне бес­пре­пят­ствен­но прой­ти мимо. Это был один из цело­го ряда слу­ча­ев мое­го пре­сле­до­ва­ния аген­та­ми Моск­вы, и, сла­ва Богу, всё обо­шлось тогда благополучно.

Меж­ду тем ново­сти из СССР были всё те же: обви­не­ния, аре­сты, исчез­но­ве­ния, каз­ни. У меня исчез­ли послед­ние сомне­ния отно­си­тель­но того, какая судь­ба ждёт меня, если я вер­нусь. Весь мир сле­дил, как ОГПУ уни­что­жа­ло наш дипло­ма­ти­че­ский корпус.

До меня дохо­ди­ли слу­хи, что аре­сто­ван наш быв­ший посол в Мад­ри­де Мар­сель Розен­берг, более суро­вая участь постиг­ла посла в Тур­ции Лео­на Кара­ха­на, кото­рый был аре­сто­ван и рас­стре­лян; при зага­доч­ных обсто­я­тель­ствах умер послан­ник в Эсто­нии Алек­сей Усти­нов (пле­мян­ник Сто­лы­пи­на), он, кста­ти, в кон­це 20‑х годов был пол­пре­дом в Гре­ции; бес­след­но исчез­ли посол в Гер­ма­нии Кон­стан­тин Юре­нев, посол в Поль­ше Яков Дав­тян, послан­ник в Лит­ве Борис Подоль­ский, послан­ник в Фин­лян­дии Эрик Асмус, послан­ник в Вен­грии Алек­сандр Бекза­дян, послан­ник в Шве­ции Яку­бо­вич… Все они были жерт­ва­ми крем­лёв­ской диктатуры.

Ста­лин, думал я, меня­ет коман­ду перед сме­ной поли­ти­ки. И поэто­му я счи­таю сво­им дол­гом воз­вы­сить свой голос и предо­сте­речь тех моих кол­лег, кото­рые ещё нахо­ди­лись за гра­ни­цей, от воз­вра­ще­ния на вер­ную смерть. Я так­же хотел при­влечь вни­ма­ние к судь­бе тысяч жертв Ста­ли­на в Рос­сии. Я не мог мол­чать и решил вый­ти из сво­е­го укрытия.

Моим пер­вым шагом ста­ла пуб­ли­ка­ция откры­то­го пись­ма в Цен­траль­ный коми­тет Фран­цуз­ской лиги прав чело­ве­ка и Коми­тет по рас­сле­до­ва­нию мос­ков­ских про­цес­сов. При­ве­ду наи­бо­лее важ­ные выдерж­ки из это­го письма.

1 декаб­ря 1937 года

Поки­нув недав­но госу­дар­ствен­ную служ­бу Совет­ско­го Сою­за, счи­таю сво­им дол­гом дове­сти до ваше­го све­де­ния сле­ду­ю­щие фак­ты и заявить во имя Чело­веч­но­сти реши­тель­ный про­тест про­тив пре­ступ­ле­ний, спи­сок кото­рых рас­тёт с каж­дым днём… Девят­на­дцать лет я слу­жил Совет­ско­му госу­дар­ству, девят­на­дцать лет я был чле­ном боль­ше­вист­ской пар­тии. Я борол­ся за совет­скую власть и посвя­тил все свои силы делу госу­дар­ства трудящихся.

В 1919 году я всту­пил доб­ро­воль­цем в Крас­ную Армию, через шесть меся­цев за свои заслу­ги на поле боя был назна­чен комис­са­ром, сна­ча­ла бата­льо­на, затем пол­ка. Окон­чив шко­лу крас­ных коман­ди­ров, я зани­мал ряд команд­ных постов на Запад­ном фрон­те. После наступ­ле­ния на Вар­ша­ву воен­ный совет 16‑й армии напра­вил меня на учё­бу в Ака­де­мию Гене­раль­но­го шта­ба. В 1923 году я уво­лил­ся с воен­ной служ­бы в зва­нии ком­бри­га. В 1923–1925 годах я испол­нял обя­зан­но­сти гене­раль­но­го кон­су­ла СССР в Пер­сии; в тече­ние деся­ти лет был в кад­рах Нар­ком­вне­ш­тор­га; в 1929–1931 годах был гене­раль­ным дирек­то­ром тор­го­вых пред­ста­ви­тельств во Фран­ции и Ита­лии; в 1932 году был офи­ци­аль­ным пред­ста­ви­те­лем СССР в Бель­гии; а в 1933 году — чле­ном совет­ской пра­ви­тель­ствен­ной деле­га­ции на пере­го­во­рах в Поль­ше; в 1934–1935 годах был дирек­то­ром тре­ста «Авто­мо­то­экс­порт», осу­ществ­ляв­шим весь экс­порт про­дук­ции авто­мо­биль­ной и авиа­ци­он­ной промышленности.

Тако­ва вкрат­це моя био­гра­фия до мое­го назна­че­ния в Гре­цию. На всех постах моей един­ствен­ной целью все­гда была защи­та инте­ре­сов моей стра­ны и социализма.

Недав­ние судеб­ные про­цес­сы в Москве при­ве­ли меня в ужас и смя­те­ние. Я не могу оправ­дать казнь ста­рых лиде­ров рево­лю­ции, несмот­ря на их раз­вёр­ну­тые при­зна­ния… Собы­тия послед­них несколь­ких меся­цев окон­ча­тель­но изба­ви­ли меня от иллю­зий. Гром­ко раз­ре­кла­ми­ро­ван­ные судеб­ные про­цес­сы были инсце­ни­ро­ва­ны с целью уни­что­же­ния основ­но­го ядра боль­ше­вист­ской пар­тии; дру­ги­ми сло­ва­ми — людей, кото­рые в про­шлом, рискуя жиз­нью, вели под­поль­ную аги­та­цию, совер­ши­ли рево­лю­цию и одер­жа­ли побе­ду в Граж­дан­ской войне, кото­рые доби­лись побе­ды пер­во­го в мире госу­дар­ства тру­дя­щих­ся. Сего­дня этих людей мажут гря­зью и пере­да­ют пала­чам. Мне совер­шен­но ясно, что в моей стране одер­жа­ла верх реак­ци­он­ная дик­та­ту­ра. Мно­гие из моих руко­во­ди­те­лей и дру­зей из чис­ла ста­рых боль­ше­ви­ков бро­ше­ны в тюрь­мы, где либо каз­не­ны, либо «подав­ле­ны»… Убеж­дён, что их чест­ность и пре­дан­ность не под­ле­жат сомнению.

Я хочу обра­тить­ся к обще­ствен­но­сти с этим важ­ным и отча­ян­ным при­зы­вом от име­ни тех, кто ещё жив, заявить про­тест про­тив чудо­вищ­ных и лжи­вых обви­не­ний. Я думаю о тех сво­их дру­зьях, кото­рые ещё оста­ют­ся на сво­их постах в раз­лич­ных стра­нах Евро­пы, Азии и Аме­ри­ки, кото­рым угро­жа­ет такая же судьба…

Если бы я остал­ся на служ­бе у Ста­ли­на, я бы счи­тал себя мораль­но осквер­нён­ным и дол­жен был бы при­нять свою долю ответ­ствен­но­сти за пре­ступ­ле­ния, кото­рые еже­днев­но совер­ша­ют­ся про­тив наро­да моей страны…

Раз­ры­вая со сво­им пра­ви­тель­ством, я под­чи­ня­юсь голо­су сво­ей совести…
Пусть мои сло­ва помо­гут людям понять при­ро­ду режи­ма, кото­рый, по суще­ству, отбро­сил прин­ци­пы соци­а­лиз­ма и гуманности.

Отпра­вив это пись­мо, я обра­тил­ся к лиде­рам Фран­цуз­ской соци­а­ли­сти­че­ской пар­тии, кото­рая в тот пери­од вхо­ди­ла в пра­ви­тель­ство. Эти весь­ма заня­тые люди при­ня­ли меня очень сер­деч­но. Отло­жив на несколь­ко часов свои дела, пока я рас­ска­зы­вал им свою исто­рию, они вни­ма­тель­но выслу­ша­ли меня. Затем они дей­ство­ва­ли быст­ро. Министр внут­рен­них дел Маркс Дор­мой выдал мне и Мари раз­ре­ше­ние на посто­ян­ное про­жи­ва­ние. Пре­фект поли­ции выде­лил посто­ян­ную охра­ну из двух детек­ти­вов и поста­вил ноч­ной поли­цей­ский пост у мое­го дома. Но самым цен­ным — о чём меч­та­ли все эми­гран­ты — было то, что наше раз­ре­ше­ние на посто­ян­ное житель­ство дава­ло нам пра­во рабо­тать и зара­ба­ты­вать себе на жизнь.

Теперь, после вынуж­ден­но­го оди­но­че­ства, я был окру­жён новы­ми дру­зья­ми, пове­рив­ши­ми мне и кото­рым я мог дове­рить­ся. При­ят­ным сюр­при­зом было и то, что мне уда­лось воз­об­но­вить неко­то­рые ста­рые дру­же­ские свя­зи. Я сно­ва встре­тил­ся с Вик­то­ром Сер­жем, талант­ли­вым писа­те­лем. Ему, кста­ти, чудом уда­лось бежать из ста­лин­ской тюрь­мы. Он рас­ска­зал мне, что все его род­ствен­ни­ки в Рос­сии, даже по линии жены, были аре­сто­ва­ны; тесть умер, не выдер­жав пре­сле­до­ва­ний, кото­рым он под­вер­гал­ся, а его жена почти пол­но­стью поте­ря­ла рассудок.

При­шёл наве­стить меня и мой друг с 1922 года Борис Сува­рин, автор мону­мен­таль­ной био­гра­фии Ста­ли­на. Пят­на­дцать лет про­шло со вре­ме­ни нашей послед­ней встре­чи, но мы сра­зу узна­ли друг дру­га. Хотя вис­ки у него и посе­де­ли, речь его была столь же ожив­лен­на и сар­ка­стич­на, как и мно­го лет назад в Москве.

— Моло­дой офи­цер Крас­ной Армии стал на пят­на­дцать лет стар­ше и намно­го муд­рее, — ска­зал он, улыб­нув­шись печаль­ной улыб­кой, — впро­чем, все мы ста­ли муд­рее, чем прежде…

Здесь я впер­вые встре­тил­ся с Алек­сан­дром Керен­ским, быв­шим пре­мье­ром рос­сий­ско­го рес­пуб­ли­кан­ско­го пра­ви­тель­ства; лиде­ром рус­ской либе­раль­ной пар­тии Милю­ко­вым; лиде­ром мень­ше­ви­ков Тео­до­ром Даном. Эти вете­ра­ны были со мной очень искрен­ны и сер­деч­ны, на их теп­ло­ту нисколь­ко не вли­я­ло то, что перед ними был ныне разо­ча­ро­вав­ший­ся их быв­ший поли­ти­че­ский противник.

Одна­жды меня посе­тил моло­дой чело­век в рабо­чей одеж­де, на лице кото­ро­го были вид­ны сле­ды преж­де­вре­мен­но­го исто­ще­ния, но всё же очень энер­гич­ный, ост­ро­ум­ный, гото­вый по любо­му под­хо­дя­ще­му пово­ду искренне сме­ять­ся. Это был Леон Седов, сын Льва Троц­ко­го, кото­рый уже не раз был при­го­во­рён к смер­ти мос­ков­ски­ми суда­ми. Он жил на шестом эта­же мно­го­квар­тир­но­го дома, в квар­ти­ре, до отка­за запол­нен­ной кни­га­ми и ящи­ка­ми с архив­ны­ми мате­ри­а­ла­ми. На той же лест­нич­ной пло­щад­ке рядом с ним, как он впо­след­ствии выяс­нил, жил агент ОГПУ, сле­див­ший за каж­дым его шагом.

Бед­ный Леон Седов! Он был так полон кипу­чей энер­гии, так погру­жён в свой уни­каль­ный трид­ца­ти­лет­ний опыт поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти, и он погиб так тра­ги­че­ски. Его смерть окру­же­на тай­ной, кото­рая, навер­ное, так нико­гда и не про­яс­нит­ся. У него был хро­ни­че­ский аппен­ди­цит, и во вре­мя оче­ред­но­го остро­го при­сту­па, по зло­ве­ще­му сте­че­нию обсто­я­тельств, он был поме­щён в част­ную кли­ни­ку, при­над­ле­жав­шую бело­му эми­гран­ту с очень подо­зри­тель­ны­ми свя­зя­ми. После опе­ра­ции насту­пи­ли ослож­не­ния, но он был остав­лен без необ­хо­ди­мо­го ухо­да и умер.

Несмот­ря на неко­то­рые тре­вож­ные обсто­я­тель­ства, мы посте­пен­но нала­жи­ва­ли нор­маль­ную жизнь. Мать Мари при­е­ха­ла в Париж на нашу сва­дьбу. Цере­мо­ния про­хо­ди­ла в при­сут­ствии несколь­ких дру­зей. Риту­ал гре­че­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви тре­бу­ет двух сви­де­те­лей. Одним из них стал ста­рый друг семьи Мари, вид­ный гре­че­ский дея­тель гене­рал Нико­лас Пла­сти­рас. Дру­гим — свет­ло­во­ло­сый шот­лан­дец Пер­си Филипс, извест­ный кор­ре­спон­дент газе­ты «Нью-Йорк таймс», мой друг и заме­ча­тель­ный человек.

С помо­щью сво­их фран­цуз­ских дру­зей я полу­чил рабо­ту в мастер­ской ком­па­нии «Эйр Франс» в аэро­пор­ту Ле Бур­же. На пер­вых порах мои кол­ле­ги не мог­ли не заме­тить, что я прак­ти­че­ски разу­чил­ся рабо­тать рука­ми. Меня глу­бо­ко тро­га­ла их готов­ность помочь. И хотя они прак­ти­че­ски ниче­го не зна­ли обо мне, кро­ме того, что я был полит­эми­гран­том, они не зада­ва­ли вопро­сов. Они обна­ру­жи­ва­ли боль­ше при­род­но­го так­та, чем мне при­хо­ди­лось видеть в мире дипломатии.

Я пре­крас­но чув­ство­вал себя на новой рабо­те, но ско­ро я ощу­тил, что мои преж­ние хозя­е­ва не забы­ли обо мне. Одна­жды вече­ром у про­ход­ной меня оста­но­вил лидер проф­со­ю­за, в кото­рый вхо­ди­ли те, с кем я рабо­тал. Он поин­те­ре­со­вал­ся моим само­чув­стви­ем и затем ска­зал, что реко­мен­до­вал меня на более высо­ко­опла­чи­ва­е­мую рабо­ту в адми­ни­стра­ции аэро­пор­та. Его инте­рес уди­вил меня. Мне пока­за­лось стран­ным, что проф­со­юз­ный лидер дожи­дал­ся меня у ворот, что­бы пред­ло­жить мне, не чле­ну проф­со­ю­за, луч­шую рабо­ту. Это оза­да­чи­ло меня ещё боль­ше, когда я узнал, что он являл­ся при­вер­жен­цем Ста­ли­на. Но я всё-таки про­шёл необ­хо­ди­мые тесты и полу­чил хоро­шую рабо­ту в управ­ле­нии воз­душ­ным дви­же­ни­ем аэропорта.

Спу­стя несколь­ко дней я узнал, что мне пред­сто­ит ноч­ное дежур­ство. Это оза­да­чи­ло меня, так как я в тече­ние несколь­ких часов дол­жен был оста­вать­ся один во всем зда­нии. Я знал, что каж­дое утро в Бар­се­ло­ну выле­тал испан­ский само­лёт. И было совсем неслож­но орга­ни­зо­вать всё так, что­бы одна­жды утром я вдруг ока­зал­ся в Бар­се­лоне, а там ОГПУ дела­ло с анти­ста­ли­ни­ста­ми всё, что хоте­ло. Фран­цуз­ский поли­цей­ский комис­сар, кото­ро­му была пору­че­на моя охра­на, был в шоке, когда узнал, что я назна­чен в ноч­ную сме­ну. Он пого­во­рил с дирек­то­ром аэро­пор­та, и меня изба­ви­ли от ноч­ных смен.

Это чрез­вы­чай­но огор­чи­ло проф­со­юз­но­го лиде­ра, и я понял, что ОГПУ отнюдь не жела­ет остав­лять меня в покое. Тем не менее мне было нелов­ко, что меня посто­ян­но сопро­вож­да­ли два детек­ти­ва, и я заявил комис­са­ру, что сам поза­бо­чусь о сво­ей безопасности.

Навер­ное, это был с моей сто­ро­ны опро­мет­чи­вый шаг, ибо вско­ре я сно­ва почув­ство­вал «вни­ма­ние» Моск­вы. Как-то вече­ром после рабо­ты я зашёл к Пер­си Филип­су из «Нью-Йорк таймс» на Рю Комар­тин. Мне нра­ви­лось ино­гда бывать в уют­ном офи­се это­го шот­ланд­ца и слу­шать его ост­ро­ум­ный раз­го­вор. Здесь я хотел бы заме­тить, что, хотя мно­гие во Фран­ции были доб­ры ко мне, я боль­ше все­го ценю госте­при­им­ство и теп­ло­ту, с кото­рой меня встре­чал Филипс и дру­гие сотруд­ни­ки париж­ско­го отде­ле­ния «Нью-Йорк таймс»: высо­кий спо­кой­ный швед Джордж Аксель­сон, флег­ма­тич­ный и сон­ный на вид, но веч­но заня­тый за сво­им захлам­лен­ным рабо­чим сто­лом, Лан­синг Уор­рен, невы­со­кий и тол­стый, все­гда энер­гич­ный и тем­пе­ра­мент­ный Аркам­болт. Я хочу выра­зить мою бла­го­дар­ность и при­зна­тель­ность всем этим людям, кото­рые помо­га­ли мне в те труд­ные дни.

В тот вечер Пер­си Филипс при­вет­ство­вал меня осо­бен­но радостно.

— При­вет, мой юный друг! — заявил он. — Поздрав­ляю! У меня для тебя при­ят­ное сооб­ще­ние от тво­е­го правительства.

Он выбрал из кучи теле­граф­ных сооб­ще­ний одно, исхо­див­шее из Моск­вы, и с коми­че­ской тор­же­ствен­но­стью пере­дал его мне. Там, сре­ди теле­грамм, кото­рые долж­ны были появить­ся в утрен­них газе­тах, было одно сооб­ще­ние фран­цуз­ско­го агент­ства «Фур­нье» из Моск­вы, дати­ро­ван­ное 9 мар­та 1939 года и оза­глав­лен­ное: «Быв­ший послан­ник СССР в Гре­ции будет заоч­но пре­дан суду». Там гово­ри­лось, что вско­ре мос­ков­ский три­бу­нал выне­сет обви­ни­тель­ный при­го­вор быв­ше­му послан­ни­ку СССР в Гре­ции месье Бар­ми­ну, вме­сте с пятью дру­ги­ми быв­ши­ми совет­ски­ми слу­жа­щи­ми, кото­рые порва­ли с СССР.

— Очень инте­рес­ный при­мер совет­ско­го пра­во­су­дия, — улыб­нул­ся Филипс. — Сооб­щая о буду­щем про­цес­се, они зара­нее объ­яв­ля­ют его результат!

— Ну, по край­ней мере, они ниче­го не скры­ва­ют. Я знаю, что меня ожи­да­ет, — отве­тил я. — Но это и доволь­но высо­кая честь. Каж­дый совет­ский сотруд­ник, кото­рый оста­ёт­ся за гра­ни­цей, авто­ма­ти­че­ски лиша­ет­ся граж­дан­ства и при­го­ва­ри­ва­ет­ся к смер­ти. Может быть, меня хотят рас­стре­лять два­жды? У нас как-то был подоб­ный слу­чай. Два ста­рых боль­ше­ви­ка Дроб­нис и Кля­вин были рас­стре­ля­ны бело­гвар­дей­ца­ми и с тру­дом выка­раб­ка­лись из общей моги­лы, каж­дый с несколь­ки­ми пуля­ми в теле. Поз­же они при­мкну­ли к оппо­зи­ции и сно­ва были рас­стре­ля­ны в 1937 году — на этот раз по при­ка­зу Ста­ли­на. Такое вни­ма­ние, конеч­но, лест­но, но я боюсь, что этот суд не при­не­сёт им удо­вле­тво­ре­ния. Вопре­ки мос­ков­ским тра­ди­ци­ям я не чув­ствую за собой вины, не соби­ра­юсь ни в чём при­зна­вать­ся или вос­хва­лять вождя за мас­со­вые убий­ства во имя социализма!

— Не рас­стра­и­вай­ся, — отве­тил Филипс. — Ты можешь не рас­тра­чи­вать на меня свою энер­гию. Побе­ре­ги её для более под­хо­дя­ще­го случая.

Когда мы поки­да­ли его офис, он выта­щил эту теле­грам­му из пач­ки и дал мне.

— Сохра­ни её как суве­нир, — ска­зал он и креп­ко пожал мне руку.

В нача­ле мая 1939 года, сра­зу же после уволь­не­ния М. М. Лит­ви­но­ва, мне позво­нил дирек­тор фран­цуз­ско­го лите­ра­тур­но­го агент­ства «Опе­ра мун­ди» гос­по­дин Рон­сак. Он сооб­щил мне, что газе­та «Пари суар» хоте­ла бы зака­зать мне ста­тью об отстав­ке совет­ско­го нар­ко­ма для сво­ей спе­ци­аль­ной руб­ри­ки, в кото­рой ино­стран­ные авто­ры и поли­ти­че­ские дея­те­ли регу­ляр­но обсуж­да­ют миро­вые про­бле­мы. Я пре­ду­пре­дил его, что мои оцен­ки могут рез­ко отли­чать­ся от того, что ожи­да­ет пуб­ли­ка. Но он наста­и­вал, и я в кон­це кон­цов согла­сил­ся. Агент­ство напра­ви­ло ста­тью в несколь­ко стран Евро­пы и Аме­ри­ки, но она не появи­лась ни во Фран­ции, ни в Англии. Рон­сак чув­ство­вал себя нелов­ко и пытал­ся объ­яс­нить: «Сотруд­ни­ки „Пари суар“ (может, это был Пьер Лаза­рефф) счи­та­ют, что мы оба спятили».

Вот пара цитат из этой зло­счаст­ной статьи:

«…Есть все осно­ва­ния счи­тать, что Ста­лин уже дав­но стре­мит­ся к сою­зу меж­ду СССР и гер­ман­ским рей­хом. Если до сих пор этот союз не был заклю­чён, то толь­ко пото­му, что это­го пока не хочет Гит­лер. Тем не менее совет­ско­го посла Юре­не­ва весь­ма любез­но при­ни­ма­ли в Бер­тех­сга­дене, а лич­ный пред­ста­ви­тель Ста­ли­на, гру­зин Кан­де­ла­ки, вёл пере­го­во­ры с Гит­ле­ром вне рамок офи­ци­аль­ных меж­го­су­дар­ствен­ных отно­ше­ний. Пере­го­во­ры меж­ду тота­ли­тар­ны­ми госу­дар­ства­ми ведут­ся в обста­нов­ке глу­бо­чай­шей сек­рет­но­сти, и их резуль­та­ты могут стать пол­ной неожи­дан­но­стью для всех…»

И далее, к вопро­су о тер­ри­то­ри­ях к восто­ку от линии Керзона:

«На этих тер­ри­то­ри­ях про­жи­ва­ет око­ло деся­ти мил­ли­о­нов людей, кото­рых СССР, исхо­дя из гео­гра­фи­че­ских и этни­че­ских кри­те­ри­ев, может с пол­ным осно­ва­ни­ем счи­тать сво­и­ми граж­да­на­ми. Это может стать её награ­дой за поли­ти­ку бла­го­же­ла­тель­но­го ней­тра­ли­те­та по вопро­су раз­де­ла Поль­ши в ходе новой евро­пей­ской войны».

Я почув­ство­вал неко­то­рое удо­вле­тво­ре­ние, когда четы­ре меся­ца спу­стя, после три­ум­фаль­но­го воз­ра­ще­ния Риббен­тро­па из Моск­вы, несколь­ко париж­ских газет отко­па­ли эту ста­рую ста­тью и опуб­ли­ко­ва­ли её со сле­ду­ю­щим комментарием:

«Эта точ­ка зре­ния инте­рес­на тем, что она была выска­за­на четы­ре меся­ца назад, когда в Москве нахо­дил­ся спе­ци­аль­ный упол­но­мо­чен­ный бри­тан­ско­го пра­ви­тель­ства, а сама идея совет­ско-гер­ман­ско­го сбли­же­ния пред­став­ля­лась евро­пей­цам неве­ро­ят­ной. Гос­по­дин Бар­мин пред­ви­дел эти собы­тия, но его раз­об­ла­че­ния были про­игно­ри­ро­ва­ны. Его ста­тья была напи­са­на 5 мая, но она была опуб­ли­ко­ва­на толь­ко в Скан­ди­на­вии и Южной Аме­ри­ке. Ни одна из фран­цуз­ских или англий­ских газет не реши­лась напе­ча­тать её в то время».

В этой совсем не без­об­лач­ной обста­нов­ке мы про­жи­ли вполне счаст­ли­вый год, со мной была Мари, моя без­опас­ность была более или менее обес­пе­че­на, у меня была рабо­та, были дру­зья, моя жизнь налаживалась.

Но мне это­го каза­лось мало. Мне нуж­но было что-то боль­шее, чем про­стая без­опас­ность. Всю жизнь я слу­жил режи­му, в кото­рый уже боль­ше не верил. Мне нуж­на была новая «духов­ная сре­да», в кото­рой я мог бы играть какую-то роль и нести какую-то ответ­ствен­ность. При всей моей люб­ви к фран­цу­зам мне была невы­но­си­ма пер­спек­ти­ва про­ве­сти всю свою жизнь без роди­ны, на поло­же­нии ино­стран­ца, кото­ро­го лишь веж­ли­во тер­пят. Чем боль­ше я раз­мыш­лял над этим, тем боль­ше при­хо­дил к убеж­де­нию, что в мире суще­ство­ва­ла толь­ко одна стра­на, где я мог бы зано­во начать свою жизнь как сво­бод­ный чело­век и граж­да­нин в пол­ном смыс­ле это­го сло­ва. Это были Соеди­нён­ные Шта­ты Аме­ри­ки. Это была стра­на «ино­стран­цев» и «при­шель­цев», кото­рые созда­ли вели­кую нацию. Мы обсу­ди­ли это с Мари и реши­ли начать там новую жизнь.

Вес­ной 1939 года мы пошли в аме­ри­кан­ское посоль­ство. Сотруд­ник посоль­ства вни­ма­тель­но нас выслу­шал. Посоль­ство было гото­во помочь, но по зако­ну тре­бо­ва­лось, что­бы мы нашли спон­со­ра из чис­ла аме­ри­кан­ских граж­дан. К сча­стью, дво­ю­род­ный брат Мари был вид­ным адво­ка­том в Нью-Йор­ке, и он охот­но высту­пил в этой роли, взяв на себя все хло­по­ты по наше­му делу. Через несколь­ко меся­цев мы полу­чи­ли желан­ные визы для въез­да в США. Это был наш про­пуск в новую жизнь.

При­бли­жа­ясь к бере­гам США, мы пыта­лись рас­смот­реть на гори­зон­те пер­вые кон­ту­ры той стра­ны, кото­рую мы так хоте­ли сде­лать сво­ей роди­ной. Как и боль­шин­ство имми­гран­тов, мы с энту­зи­аз­мом при­вет­ство­ва­ли появ­ле­ние бере­га. Город с часто­ко­лом небо­скрё­бов для нас уже боль­ше не был без­вкус­ной цвет­ной открыт­кой. Он ожи­дал нас как живая реаль­ность в тумане холод­но­го зим­не­го утра.

Чинов­ник имми­гра­ци­он­ной служ­бы про­ве­рил и про­штам­по­вал наши документы.

Мы въе­ха­ли в США.

— Спа­си­бо, — ска­зал я, с тру­дом сдер­жи­вая эмоции.

— Доб­ро пожа­ло­вать! — отве­тил он. Это была рутин­ная фра­за чинов­ни­ка, но мы это­го не зна­ли. Для нас эти обыч­ные сло­ва были испол­не­ны глу­бо­ко­го смыс­ла. Это был доб­рый знак судь­бы, кото­рым встре­ти­ла при­няв­шая нас дру­же­ствен­ная страна.


Пуб­ли­ка­цию под­го­то­вил автор теле­грам-кана­ла CHUZHBINA.


Читай­те так­же интер­вью с доцен­том ист­фа­ка МГУ Алек­се­ем Гусе­вым «„Троц­ки­сты были для Ста­ли­на, как евреи для Гит­ле­ра“».


Что­бы читать все наши новые ста­тьи без рекла­мы, под­пи­сы­вай­тесь на плат­ный теле­грам-канал VATNIKSTAN_vip. Там мы делим­ся экс­клю­зив­ны­ми мате­ри­а­ла­ми, зна­ко­мим­ся с исто­ри­че­ски­ми источ­ни­ка­ми и обща­ем­ся в ком­мен­та­ри­ях. Сто­и­мость под­пис­ки — 500 руб­лей в месяц.

Поделиться