«Сторублёвка. Давняя харбинская быль»

Вплоть до 1950‑х годов в тече­ние при­мер­но ста лет Мань­чжу­рия про­сто кише­ла раз­бой­ни­ка­ми-хун­ху­за­ми. Это сло­во в пере­во­де с китай­ско­го зна­чит «крас­но­бо­ро­дый» или «рыже­бо­ро­дый». До 1920‑х годов они ору­до­ва­ли и в моём род­ном При­мо­рье, но затем, надо отдать долж­ное, совет­ская власть смог­ла обес­пе­чить доста­точ­ную непро­ни­ца­е­мость гра­ни­цы (пре­сле­дуя, впро­чем, отнюдь не цели борь­бы с хун­ху­за­ми), и на тер­ри­то­рии СССР это явле­ние вымерло.

Так пожи­ва­ли хун­ху­зы в быт­ность Рос­сий­ской Импе­рии до рево­лю­ции 1917 года

Но в Мань­чжу­рии вокруг Хар­би­на были порой не про­сто бан­ды, а целые армии хун­ху­зов. Чаще все­го они отли­ча­лись одно­вре­мен­но уди­ви­тель­ны­ми тру­со­стью и жесто­ко­стью — каче­ства­ми, кото­рые, к сожа­ле­нию, слиш­ком часто идут рядом. Если же порой где-то объ­яв­ля­лась бан­да, кото­рая не сбе­га­ла при пер­вых ответ­ных выстре­лах, она доволь­но ско­ро ста­но­ви­лась извест­ной. И с таки­ми раз­бой­ни­ка­ми при­хо­ди­лось сосу­ще­ство­вать рус­ским людям, кото­рых в Мань­чжу­рии жило око­ло двух­сот-трёх­сот тысяч в раз­ное вре­мя. Имен­но рус­ских людей и ста­ра­лись при­вле­кать япон­ские вла­сти на борь­бу с хун­ху­за­ми, пото­му что у них это полу­ча­лось луч­ше все­го бла­го­да­ря опы­ту деся­ти­ле­тий охра­ны КВЖД.

А так они пожи­ва­ли в быт­ность когда Мань­чжу­рия вер­ну­лась в лоно земель китай­ских в 1920‑е годы

Но неко­то­рым рус­ским при­хо­ди­лось не вое­вать, а сосу­ще­ство­вать с хун­ху­за­ми. О таком слу­чае и рас­ска­зы­ва­ет Несме­лов. Дей­ствие про­ис­хо­дит ещё в гоминь­да­нов­ские вре­ме­на до япон­ской окку­па­ции китай­ской Мань­чжу­рии в 1930‑х гг., а при­мер­но в декаб­ре 1926 или 1927 года.


«Сто­руб­лёв­ка. Дав­няя хар­бин­ская быль»

Напи­са­но в 1945 году, в Харбине.
Арсе­ний Несме­лов (1889−1945 гг.)

Рус­ский мир Хар­би­на в объ­яв­ле­ни­ях на стра­ни­цах жур­на­ла «Рубеж», фев­раль 1929 года. Рус­ское насе­ле­ние Хари­на дохо­ди­ло в меж­во­ен­ную эпо­ху до 300 тысяч, а рус­ское насе­ле­ние все­го Китая пре­вы­ша­ло полмиллиона

I

Перед празд­ни­ка­ми, неде­ли за две до Ново­го года, редак­тор вечер­ней газе­ты Яков Льво­вич давал сво­им сотруд­ни­кам спе­ци­аль­ные зада­ния для двух празд­нич­ных номе­ров — ново­год­не­го и рож­де­ствен­ско­го. При­звал он в свой каби­нет и репор­те­ра Костю Кран­це­ва. В хоро­шей, друж­но ско­ло­чен­ной редак­ции «вечер­ки» отно­ше­ния меж­ду стар­ши­ми и млад­ши­ми слу­жеб­ны­ми ран­га­ми были самые това­ри­ще­ские — все друг с дру­гом были на «ты».

И редак­тор Яша ска­зал репор­тё­ру Косте:

— Ну, тебе, Кран­цев, зада­ние стан­дарт­ное. Собе­рёшь анке­ту ново­год­них поже­ла­ний. Есть?

— Есть! — отве­тил Костя.

— Конеч­но. Тебя не учить, ты наш пре­мьер. К бале­рине Андог­ской загля­нешь. Понимаешь?

— Конеч­но! — мот­нул голо­вой Костя. — За ней же наш изда­тель уха­жи­ва­ет. К док­то­ру Крош­ки ну тоже надо будет зай­ти — он мою жену лечит.

— Валяй, он пого­во­рить любит. Ком­мер­сан­тов не забудь, кото­рые нам дают рекла­му. К Ива­ну Ива­но­ви­чу Рого­зин­ско­му загля­ни, он нам всем вро­де папаши.

— К Сте­па­ну Гав­ри­ло­ви­чу тоже надо будет. Кто из нас Ощеп­ко­ву не должен?
Сло­вом, в пять минут редак­тор и репор­тер наме­ти­ли всех анке­ти­ру­е­мых, и Костя уже хотел было поки­нуть каби­нет, как вдруг у Яши, поме­шан­но­го на жела­нии ожив­лять газе­ту, то есть снаб­жать её ори­ги­наль­ным мате­ри­а­лом, блес­ну­ла в голо­ве новая мысль.

— Стой! — ска­зал он Кран­це­ву. — Вот что, Костя. Ты ведь уго­лов­ный репор­тёр, сколь­ко твоя память хра­нит все­воз­мож­ных необык­но­вен­ных слу­ча­ев из город­ской жиз­ни. И страш­ных, и смеш­ных. Не напи­шешь ли к рож­де­ствен­ско­му номе­ру рас­ска­зик, пони­ма­ешь, рас­ска­зик из нашей город­ской жиз­ни? Сможешь?

Открыт­ка с видом Хар­би­на, 1920‑е гг., Китай

— Смо­гу, конеч­но! — не поду­мав даже, отве­тил Кран­цев. — Слу­ча­ев у меня, конеч­но, за десять лет рабо­ты в вечер­ке нако­пи­лось сколь­ко угод­но. А рас­сказ напи­сать, что же, дол­го ли? Напри­мер, о гай­ке, помнишь?

— Нет, о гай­ке не годит­ся, — помор­щил­ся Яша. — Тут, пони­ма­ешь, что-нибудь эта­кое, рож­де­ствен­ское надо. Высо­кое даже, но с ужа­сом, с нечи­стой силой, что ли. С призраками!

— Есть и с при­зра­ка­ми, — тот­час же отклик­нул­ся Кран­цев. — В Мос­ков­ских-то казар­мах, пом­нишь? Дом с при­ви­де­ни­я­ми? Когда ещё я, по тво­е­му пору­че­нию, всю ночь при­ви­де­ние под­сте­ре­гал в коров­ни­ке. И под­сте­рёг. При­ви­де­ние-то сосе­дом ока­за­лось. Роман­ти­че­ская история.

— Ну, хотя бы в этом роде. Но ты поста­рай­ся! Может быть, у тебя талант бел­ле­три­ста обна­ру­жит­ся. Мно­гие репор­тё­ры так в боль­шие писа­те­ли выка­раб­ка­лись, напри­мер, Дик­кенс, а у нас Лео­нид Андре­ев. Вот и всё.

— Лад­но! — усмех­нул­ся репор­тер. — Ты меня сла­вой Лео­ни­да Андре­ева не пре­льщай, ты луч­ше хоро­ший гоно­рар запла­ти, ска­жи там в кон­то­ре, — и Кран­цев отпра­вил­ся в сотруд­ни­че­скую отписываться.

Фото­гра­фия Хар­би­на 1920‑х гг., интер­на­ци­о­наль­но­го рус­ско-китай­ско­го горо­да ока­зав­ше­го­ся вне Рос­сии после Рево­лю­ции 1917 года

II

Косте, парень­ку неглу­по­му и даже с обра­зо­ва­ни­ем, каза­лось, что напи­сать рас­сказ так же про­сто, как «вер­хуш­ку» в газе­те — то есть боль­шую сен­са­ци­он­ную замет­ку о каком-нибудь ограб­ле­нии, людо­во­ров­стве или пожа­ре с чело­ве­че­ски­ми жертвами.

Одна­ко дело ока­за­лось не так. Замет­ка тре­бо­ва­ла лишь точ­но­го опи­са­ния того, что виде­ли гла­за и слы­ша­ли уши. Вот и всё. Для постро­е­ния же рас­ска­за — это­го ока­за­лось недо­ста­точ­но. Надо было опи­сать то, что гла­за не виде­ли, надо было создать жизнь; быть хотя бы малень­ко, но всё-таки творцом.

Это во-пер­вых. Но это было ещё, так ска­зать, впол­бе­ды. В опи­са­ни­ях, в «раз­го­во­рах», т. е. в диа­ло­ге, помог бы Яша, извест­ный бел­ле­трист, автор нашу­мев­ше­го рома­на, пере­ве­дён­но­го на несколь­ко ино­стран­ных язы­ков. Было и нечто дру­гое, что меша­ло Косте выпол­нить при­быль­ное зада­ние шефа.

Это дру­гое заклю­ча­лось в том, что те сюже­ты, кото­рые были инте­рес­ны в пере­ска­зе немно­ги­ми сло­ва­ми, при попыт­ке уло­жить их в рас­про­стра­нён­ный рас­сказ сра­зу же ста­но­ви­лись скуч­ны­ми. Интри­ги не полу­ча­лось, завяз­ка не завя­зы­ва­лась, не было неожи­дан­но­сти и в развязке.

— Ниче­го не выхо­дит у меня с рас­ска­зом! — жало­вал­ся Костя сво­ей супру­ге Раичке.

— Какая-то жвач­ка полу­ча­ет­ся, а не рассказ.

— Ну и плюнь! — уте­ша­ла Раич­ка мужа. — Очень тебе нуж­но возить­ся! Пой­дём луч­ше ужи­нать к Татосу.

— Жал­ко! Всё-таки чет­верт­ную за рас­сказ запла­ти­ли бы. Как раз к праздникам!

И хотя Костя, пре­рвав муки твор­че­ства, шёл к Тато­су кушать купа­ты, шаш­лык и пить кахе­тин­ское № 5, но всё-таки про­дол­жал думать о рас­ска­зе. И слу­чай ему помог — чет­верт­ная не уплы­ла от его веч­но таю­ще­го кар­ма­на. Она попа­ла туда, зло­дей­ка, хотя рас­сказ его, всё-таки, в кон­це кон­цов, напи­сан­ный, — так и не уви­дел све­та. Но это слу­чи­лось уже по совсем дру­гой причине.

Соби­рая ново­год­нюю анке­ту поже­ла­ний, Костя, как и хотел, загля­нул к док­то­ру Крош­ки­ну. Крош­кин был бога­ты­ми чело­ве­ком и счи­тал­ся в горо­де луч­шим эску­ла­пом. Конеч­но, как это все­гда быва­ет в отно­ше­нии вра­чей, кое-кто пору­ги­вал его коно­ва­лом, но раз­ве на всех угодишь?

Ныне недей­ству­ю­щий Софий­ский собор Хар­би­на — храм Китай­ской пра­во­слав­ной церк­ви. Был постро­ен в 1923–1932 годах. Фото­гра­фия 1930 года. После ухо­да рус­ских из Хар­би­на в кон­це 1940‑х гг. собор при­шёл в запу­сте­ние и исполь­зо­вал­ся как склад для тор­гов­цев с рын­ка, рас­по­ла­гав­ше­го­ся в рай­оне Пер­во­го хар­бин­ско­го уни­вер­ма­га. В пери­од куль­тур­ной рево­лю­ции суще­ство­ва­ли пла­ны раз­ру­шить храм. Дол­гие годы собор нахо­дил­ся в пол­ней­шем запу­сте­нии. Неко­то­рое вре­мя в зда­нии хра­ма раз­ме­ща­лось рабо­чее общежитие

Во вся­ком слу­чае, если дру­гие вра­чи отка­зы­ва­лись лечить, то шли к Крош­ки­ну, рас­суж­дая так:

— Уж этот или умо­рит враз, или выле­чит. Реши­тель­ный мужчина!

Но на вид Крош­кин не про­из­во­дил впе­чат­ле­ния реши­тель­но­го чело­ве­ка — скром­ный, тихий и даже застен­чи­вый, боль­шой люби­тель пого­во­рить на высо­кие темы: об искус­стве, о лите­ра­ту­ре и нау­ке и даже о веч­но­сти и о Боге.

Меж­ду про­чим, я хочу пре­ду­пре­дить чита­те­ля, что рас­сказ наш отно­сит­ся ко вре­ме­нам дав­но про­шед­шим, ещё гоминь­да­нов­ским. Всё с той поры в нашем горо­де ради­каль­но изме­ни­лось, улуч­ши­лось, конеч­но; и собы­тие, дав­шее репор­те­ру Кран­це­ву сюжет для рас­ска­за, в наше вре­мя, к сча­стью, уже про­изой­ти не может. Дру­ги­ми сло­ва­ми, всё это дело дав­но минув­ших дней и ста­ри­ны глу­бо­кой. Дав­но уже нет в горо­де и сим­па­тич­но­го док­то­ра Крошкина.

Так вот, Костя сидит в его кабинете.

Меж­ду док­то­ром и Костей обшир­ный стол, при­кры­тый поверх тра­ди­ци­он­но­го зелё­но­го сук­на ещё тол­стым зер­каль­ным стек­лом. Под этим стек­лом какие-то фото­гра­фии, кар­тин­ки, — всё это Косте, уже не в пер­вый раз посы­ла­е­мо­му к Крош­ки­ну, хоро­шо зна­ко­мо. И вдруг он сре­ди под­сте­коль­но­го содер­жи­мо­го видит нечто новое: не пер­вой све­же­сти кре­дит­ный билет сто­и­е­н­но­го достоинства.

В те вре­ме­на в горо­де ходи­ли бла­жен­ной памя­ти дая­ны, курс иены был высок; кто имел к это­му воз­мож­ность, иены при­бе­ре­гал, скап­ли­вал. И, конеч­но, сто­руб­лев­ка, да еще как напо­каз поло­жен­ная под стек­ло пись­мен­но­го сто­ла в док­тор­ском каби­не­те, не мог­ла не заин­те­ре­со­вать репор­тё­ра даже чисто профессионально.

— Фаль­ши­вая? — спро­сил он.

— Нет, самая насто­я­щая, — отве­тил Крош­кин. — Хра­ню как память. Это мой гоно­рар за один из недав­них визи­тов. Заме­ча­тель­ный случай!

— Меди­цин­ский слу­чай заме­ча­тель­ный? — спро­сил Кран­цев, навост­ряя репор­тёр­ские уши.

— Нет, в меди­цин­ском отно­ше­нии слу­чай самый зауряд­ный — абсцесс на ладо­ни, вызван­ный зано­зой. Заме­ча­те­лен он в ином смыс­ле. В смыс­ле необык­но­вен­но­сти поло­же­ния, в какое у нас в горо­де могут попа­дать врачи.

— Рас­ска­жи­те, док­тор! — попро­сил Костя, вытас­ки­вая из кар­ма­на блокнот.

— Вы за сколь­ко же визи­тов полу­чи­ли эти сто иен?

— Все­го за один, — отве­тил Крош­кин. — Но он мог мне сто­ить жизни!

— Док­тор, ради Бога… я слу­шаю, — даже затре­пе­тал Костя, пред­чув­ствуя нали­чие сен­са­ции, «вер­хуш­ки» на тре­тью стра­ни­цу вечер­ки строк на 250 с заго­лов­ком «квад­рат­ным» на все семь копеек.

И док­тор не стал томить репортёра.

— Дней десять назад, — начал он, — когда я уже закан­чи­вал при­ём, ко мне явил­ся кита­ец. Одет хоро­шо, даже бога­то, но как— то не по росту, точ­но не в своё: ботин­ки явно вели­ки, а шта­ны корот­ки, пиджак тоже сидит на могу­чих пле­чах так, что сра­зу вид­но, что он едва натя­нут, вот-вот по швам треснет.

Вы зна­е­те, я по-китай­ски не гово­рю. Знаю все­го слов десять: тун­да-путун­да, ю‑мею. У меня пере­вод­чик. Зову его. В чём дело? И вдруг заме­чаю я — я ведь чело­век наблю­да­тель­ный, — что мой Ли, кото­рый, при­сту­пая к испол­не­нию сво­их обя­зан­но­стей, обыч­но с паци­ен­та­ми-сооте­че­ствен­ни­ка­ми дер­жит­ся гор­до, над­мен­но, чем меня, скром­но­го чело­ве­ка, часто застав­ля­ет сер­дить­ся, — теперь вдруг слов­но пере­ро­дил­ся. Кла­ня­ет­ся, сги­ба­ет­ся в три поги­бе­ли, лепе­чет уни­жен­но. А с про­чи­ми он слов­но сам док­тор. А я у него за помощ­ни­ка. Что такое, думаю, и спрашиваю:

— Что это за чело­век, Ли?

— Его, — отве­ча­ет тот, — шиб­ко важ­ный люди!

— Гене­рал?

— Нету­ля. Его не казён­ный люди, его купе­за. Но очень важ­ный купе­за. Шиб­ко богатый.

Меня это удо­вле­тво­ри­ло. Зная, как китай­цы пре­кло­ня­ют­ся перед богат­ством, перед день­га­ми, я пове­рил Ли.

— Что у него болит? — спра­ши­ваю я. — На что жалуется?

— Его нету боль­ной, — отве­ча­ет пере­вод­чик. — У него мада­ма боль­ная есть. Он вас про­сит поехать к нему. Его маши­на ждёт.

— Дале­ко ли?

— В Чэньхэ.

— Такая даль! Впро­чем, маши­на есть?

— Маши­на есть, — повто­ря­ет Ли. — Его гово­рит, что он, сколь­ко ваша про­си, столь­ко и запла­тит. Толь­ко про­сит поско­рее ехать. У мадам рука рас­пух­ла, она кри­чи есть.

— Хоро­шо, ска­жи ему, что через пол­ча­са я закон­чу при­ём, и мы поедем. Ты поедешь со мной.

Мне пока­за­лось, что пред­ло­же­ние ехать со мной, кото­рое Ли при­ни­мал обыч­но с охо­той, ибо от боль­ных пере­па­да­ло кое-что и ему, на этот раз было при­ня­то им без удо­воль­ствия. Он почти­тель­но ска­зал несколь­ко слов посе­ти­те­лю, кото­рый, отве­чая, отри­ца­тель­но затряс голо­вой. Ли пере­вёл мне, что в пере­вод­чи­ке нуж­ды нет, что, мол, капи­та­нов бой­ка хоро­шо гово­рит по-русски.

Я попро­сил посе­ти­те­ля подо­ждать меня в при­ём­ной и ско­ро к нему вышел. В при­хо­жей, наде­вая паль­то, он выта­щил туго наби­тый бумаж­ник и дал Ли десять даянов.

У подъ­ез­да моей квар­ти­ры сто­ял авто­мо­биль. Это была каре­та с шофё­ром-китай­цем. Мы сели и помча­лись. Садясь так вот, с неиз­вест­ным мне чело­ве­ком, я часто думал, что в усло­ви­ях наше­го тепе­реш­не­го быта с раз­ны­ми убий­ства­ми, ограб­ле­ни­я­ми и похи­ще­ни­я­ми врач — совер­шен­но без­за­щит­ный чело­век. Вот везут вас буд­то бы к боль­но­му, а завез­ти могут чёрт зна­ет куда. И все кон­цы в воду — ищи вет­ра в поле. Но на этот раз даже этих мыс­лей у меня не было — на душе у меня было совер­шен­но спокойно.

Li Yili (李毅力), (1954 год рож­де­ния), Qijiang, Chongqing, Hometown Record, 2004

Едем. Добра­лись по ужас­ной доро­ге до Чэнь­хэ. Думаю, ну, сей­час уви­жу дво­рец это­го само­го ходень­ки. Доби­ра­ем­ся до окра­и­ны посел­ка. Шофёр умень­ша­ет ход. Наконец-то!

Уже совсем тем­но. Оста­нав­ли­ва­ем­ся. Я соби­ра­юсь выле­зать и под­ни­маю свой чемо­дан­чик со шпри­ца­ми, неко­то­ры­ми инстру­мен­та­ми и лекар­ства­ми, кото­рые я все­гда беру с собой, когда отправ­ля­юсь визитировать.

Маши­на оста­но­ви­лась. Обе двер­цы рас­па­хи­ва­ют­ся, в каре­ту вска­ки­ва­ет несколь­ко китай­цев, оде­тых про­сто­на­род­но, и я… бьюсь в их вдруг схва­тив­ших меня руках. Пыта­юсь кри­чать, но мне уже зажи­ма­ют рот, мне завя­за­ли глаза.

И мы сно­ва мчимся.

Вы може­те себе пред­ста­вить, что я пере­жи­вал? Я, конеч­но, тот­час же понял, что я попал­ся на их при­ми­тив­ную хит­рость, что я почти про­пал. И я отлич­но пони­мал, что о сопро­тив­ле­нии нече­го и думать, что при пер­вой же попыт­ке, ска­жем, к бег­ству я буду момен­таль­но убит. Мне оста­ва­лось толь­ко одно — поко­рить­ся. В таком слу­чае за своё осво­бож­де­ние на меня будет нало­жен выкуп, вер­нее, ограб­ле­ние, но что же делать, жизнь доро­же денег.

Так мы и мча­лись. Я мол­ча­ли­во, с завя­зан­ны­ми креп­ко гла­за­ми, мой же пле­ни­тель о чём-то гово­рил с китай­ца­ми, заско­чив­ши­ми в маши­ну. Ника­кой враж­деб­но­сти они ко мне не про­яв­ля­ли. Даже наобо­рот, кто-то из них сунул мне в рот сига­ре­ту и сказал:

— Ваша кури, пожа­луй­ста! — И дал огня. Заку­рил я с насла­жде­ни­ем. Табак успо­ко­ил нервы.

Сколь­ко про­шло вре­ме­ни? Ах, не спра­ши­вай­те! Мы мча­лись и мча­лись, может быть, кру­жи­лись по тому же Чэнь­хэ, а может быть, были уже за его чертой.
И вдруг — стоп, остановка.

Я слы­шу голо­са мно­гих под­бе­га­ю­щих к машине людей, их китай­скую речь, и думаю на опер­ный мотив:

— Что час гря­ду­щий мне готовит?

Дверь нашей каре­ты рас­кры­ва­ет­ся. У меня всё ещё завя­за­ны гла­за, но я чув­ствую это по волне пах­нув­ше­го холод­но­го воз­ду­ха. Мне сни­ма­ют повяз­ку, закры­вав­шую гла­за. Я выхожу.

Тем­но, но не так уж, что­бы не раз­ли­чить бли­жай­ших пред­ме­тов. Пере­до мной фан­за, и око­ло неё несколь­ко зем­ля­нок. Два око­шеч­ка фан­зы осве­ще­ны. Кита­ец, при­вез­ший меня, жеста­ми ука­зы­ва­ет, что я дол­жен сле­до­вать за ним. Я повинуюсь.

И тут, у самых две­рей фан­зы, я вижу невы­со­кий столб, вры­тый в зем­лю. К это­му стол­бу при­вя­зан кита­ец в халате.

Выра­же­ние его глаз, когда он гля­нул на меня, я до сих пор не могу забыть: так могут смот­реть, такой взгляд может быть лишь у при­го­во­рён­ных к смерт­ной каз­ни! И какой! Ну конеч­но, замёрз­нуть через несколь­ко часов при­вя­зан­ным к это­му стол­бу. И толь­ко тут я по-насто­я­ще­му испу­гал­ся, я понял, что дело нешу­точ­ное, что, может быть, и меня ждет такая же участь. Не ока­жусь ли я через час рядом с ним у это­го же само­го столба?

Но как я мог изме­нить свою судь­бу? Я дол­жен был делать то, что мне приказывают.

Я вошёл в фанзу.

Она была дур­но осве­ще­на малень­кой керо­си­но­вой лам­поч­кой, и я не сра­зу разо­брал, кто под­нял­ся из-за сто­ла мне навстре­чу. Лишь через несколь­ко секунд гла­за мои осво­и­лись с обста­нов­кой, и я мог раз­гля­деть того, перед кем так подо­бо­страст­но скло­нил­ся кита­ец, похи­тив­ший меня из дому и при­вез­ший в эту трущобу.

Пой­ман­ные хун­ху­зы перед смерт­ной каз­нью, Рус­ская Мань­чжу­рия. Нача­ло ХХ века, до 1917 года

Это был кита­ец огром­но­го роста, оде­тый про­сто, но теп­ло — на нём была ват­ная курт­ка, кры­тая хоро­шим мате­ри­а­лом, и ват­ные шта­ны, запря­тан­ные в сапо­ги. На боку его бол­тал­ся жёл­тый дере­вян­ный ящик — кобу­ра мау­зе­ра. Гла­за с изры­то­го оспой лица смот­ре­ли сме­ло, мужественно.

— С изры­то­го оспой лица? — спро­сил Кран­цев, на секун­ду при­оста­но­вив свой бега­ю­щий по бума­ге карандаш.

— Да, да! — док­тор зна­чи­тель­но под­нял гла­за. — С изры­то­го оспой лица… Пере­до мной был сам Корявый!

— Гос­по­ди, Гос­по­ди, — про­ле­пе­тал Костя. — Сам Коря­вый! Да ведь это же вот какая сенсация!

III

Сде­ла­ем малень­кое отступ­ле­ние. Теперь имя, вер­нее, клич­ка Коря­вый нашим моло­дым чита­те­лям ниче­го не ска­жет. Но лет пят­на­дцать тому назад наво­ди­ла она тре­пет на жите­лей Харбина.

Коря­вый — это была клич­ка ата­ма­на боль­шой шай­ки хун­ху­зов, тер­ро­ри­зи­ро­вав­шей как Хар­бин, так и его окрест­но­сти. Ника­кой осо­бен­ной храб­ро­стью бан­ди­ты из шай­ки Коря­во­го не отли­ча­лись, даже боль­ше того, они были тру­са­ми и убе­га­ли при малей­шем же наме­ке на воз­мож­ность сопро­тив­ле­ния со сто­ро­ны их жертв. Весь ужас для насе­ле­ния заклю­чал­ся в том, что Коря­вый рабо­тал в пол­ном кон­так­те с суще­ство­вав­шей в то вре­мя гоминь­да­нов­ской полицией.

Имен­но это и дела­ло Коря­во­го неуло­ви­мым (его никто не пытал­ся ловить) и дей­стви­тель­но гроз­ным для без­за­щит­но­го населения.

Но про­дол­жа­ем рас­сказ док­то­ра Крошкина.

Мы рас­смат­ри­ва­ли друг дру­га, я — с душев­ным тре­пе­том, он — доволь­но добродушно.

— Здрав­ствуй, — ска­зал он мне. — Ваша док­тор Крошкин?

— Да, — отве­тил я. — Я док­тор Крошкин.

— Моя мада­ма боль­ная есть, — пояс­нил бан­дит. — У него рука ломай­ла, и толь­ко тут я обра­тил вни­ма­ние на то, что в фан­зе кто-то сто­нет. Взгля­нув напра­во, я уви­дел на кане лежа­щую чело­ве­че­скую фигуру.

— Ваша моя мада­ма лечи могу? — опять обра­тил­ся ко мне Корявый.

— Могу, — отве­тил я. — Но надо осмот­реть больную.

— Конеч­но, — Коря­вый ска­зал несколь­ко слов по-китай­ски. Жен­щи­на с кана сто­ну­щим голо­сом отве­ти­ла ему. Веро­ят­но, это озна­ча­ло, что она не в силах под­нять­ся, пото­му что при­вез­ший меня кита­ец, уже ски­нув­ший паль­то, бро­сил­ся к кану и стал помо­гать больной.

Я попро­сил Коря­во­го посве­тить мне. Он бро­сил кому-то несколь­ко слов по-китай­ски. Чьи-то услуж­ли­вые руки схва­ти­ли лам­поч­ку со сто­ла и при­бли­зи­ли к боль­ной. Я уви­дел совсем юное жен­ское личи­ко, весь­ма при­вле­ка­тель­ное — кита­ян­ке едва ли было боль­ше 16–17 лет. Это личи­ко пыла­ло от жара.

Кисть левой руки у боль­ной ока­за­лась замо­та­на гряз­ной тряпкой.

Я стал возить­ся с её рукой. Попав в про­фес­си­о­наль­ную плос­кость, я спо­кой­но занял­ся сво­им делом, совер­шен­но забыв о том, где нахо­жусь. Я обна­ру­жил абсцесс на ладо­ни, вызван­ный, как мне ска­за­ли, зано­зой. Вся рука была выма­за­на какой-то чёр­ной мазью, ост­ро пах­нув­шей керо­си­ном. Кро­ме того, кисть руки ока­за­лась креп­ко пере­тя­ну­той шнур­ком, что и услож­ни­ло вос­па­ли­тель­ный процесс.

Я выру­гал­ся, пере­ре­зал шнур, потре­бо­вал горя­чей воды и стал отмы­вать отвра­ти­тель­ную мазь. Теперь уж я рас­по­ря­жал­ся, как и подо­ба­ет. Затем я достал из сво­е­го чемо­да­на всё, что мне тре­бо­ва­лось для малень­кой опе­ра­ции, то есть для вскры­тия нары­ва: инстру­мен­ты, вату, мар­лю, дез­ин­фи­ци­ру­ю­щие средства.
Уви­дев лан­цет, кита­я­ноч­ка испу­га­лась и ста­ла хныкать.

— Ваша режь хочу? — спро­сил меня Корявый.

— Да, — отве­тил я.

— Её гово­ри, не надо резать.

— Тогда её поми­рай есть, — стро­го ска­зал я. — Обя­за­тель­но помирай.

Кита­я­ноч­ка ещё похны­ка­ла, но поми­рать не захотела.

— Её гово­ри, режь могу, — дал раз­ре­ше­ние Корявый.

Я при­сту­пил к делу. Не про­шло и полу­ча­са, как нарыв был вскрыт, гной уда­лен, рана про­мы­та и рука забин­то­ва­на. Кита­ян­ка сра­зу же почув­ство­ва­ла облег­че­ние; когда же я ещё дал ей про­гло­тить таб­лет­ку укреп­ля­ю­щей патен­ти­ки, то она совсем вос­пря­ну­ла духом и попро­си­ла кушать.

Хар­бин 1920‑х гг.

Тут я ска­зал, что своё дело я сде­лал, что боль­ная через несколь­ко дней будет совсем здо­ро­вой, но что ей еже­днев­но надо делать пере­вяз­ки, пока её рука совсем не зажи­вёт. Я с пол­ча­са ещё рас­тол­ко­вы­вал Коря­во­му, как надо делать пере­вяз­ки, и снаб­дил его запа­сом мар­ли, ваты и буты­лоч­кой риванола.

Коря­вый побла­го­да­рил меня и при­гла­сил к сто­лу: пода­ли очень вкус­ные пель­ме­ни и пред­ло­жи­ли горя­чей ханы.

Тут Коря­вый ска­зал мне:

— Ваша видел люди у столба?

— Видел, — отве­тил я.

— Его тоже док­тор есть. Китай­ский док­тор. Его пло­хо моя мадам лечи. Моя думаю совсем кон­чай его. Моя так думай: хоро­ший док­тор — хоро­шо, пло­хой док­тор — совсем пло­хо. Такой люди совсем не надо живи.

Итак, пока я возил­ся с боль­ной, раз­го­ва­ри­вал с Коря­вым и уго­щал­ся его пель­ме­ня­ми, в деся­ти шагах от меня замер­зал чело­век. Я, конеч­но, не мог отне­стись к это­му рав­но­душ­но. Но, с дру­гой сто­ро­ны, я и сам ещё не знал, что будет со мной. Отпу­стят меня домой с миром или Коря­во­му всё-таки захо­чет­ся взять с меня выкуп? А то, может быть, меня ещё заста­вят жить в этом раз­бой­ни­чьем гнез­де до тех пор, пока рука бабен­ки совсем не зажи­вет. Вы пони­ма­е­те меня, моё положение?

— Ещё бы… Конеч­но! — не отры­ва­ясь от запи­сы­ва­ния, отве­тил Костя. — Даль­ше, док­тор, пожалуйста!

— И вот, — про­дол­жал Крош­кин, — я самым веж­ли­вым и даже неж­ным тоном, каким гово­рят с каприз­ны­ми детьми или со сла­бо­ум­ны­ми, стал дока­зы­вать мое­му хозя­и­ну, что вины за китай­ским док­то­ром боль­шой нет, что он про­сто неуч, как боль­шин­ство китай­ских вра­чей-само­учек. Луч­ше, мол, было бы про­стить его, взяв с него обе­ща­ние нико­гда боль­ше не зани­мать­ся врачеванием.

Но на Коря­во­го моя логи­ка не подействовала.

Он отри­ца­тель­но мотал голо­вой. Он гово­рил, что если бы и отпу­стил его, то толь­ко бы за хоро­ший выкуп. Но док­тор беден, взять с него нече­го, поэто­му пусть луч­ше он замёрзнет.

— А ваша, — закон­чил он свою речь, — может теперь ехать домой. Ваша от наша спа­си­бо. Моя сра­зу видит, что теперь моя мадам хоро­шо есть, — тут он выта­щил из сво­е­го поя­са тол­стень­кую пач­ку денег, выбрал из неё вот эту самую сотен­ную бумаж­ку, — Крош­кин посту­чал по стек­лу, — и, про­тя­нув её мне, ска­зал: «Ваша ско­ро празд­ник, пожа­луй­ста, возь­ми за работу».

Я бы, конеч­но, с удо­воль­стви­ем отка­зал­ся от это­го гоно­ра­ра. Но мой отказ оби­дел бы, быть может, бан­ди­та. За сте­ной же фан­зы уже зата­рах­тел заво­ди­мый мотор авто­мо­би­ля, при­вез­ше­го меня в это раз­бой­ни­чье гнездо.

Я побла­го­да­рил и взял сто­руб­лёв­ку. Один из бан­ди­тов пре­ду­пре­ди­тель­но дер­жал моё паль­то. Я дол­жен был одеваться.

Но ведь в деся­ти шагах от меня, за сте­ной фан­зы поги­бал чело­век! Нет, я не мог уехать, я дол­жен был сде­лать ещё попыт­ку спа­сти его.
Ведь чело­ве­че­ская жизнь! Эту жизнь надо было спа­сти во что бы то ни ста­ло! Ей-богу, я бы встал на коле­ни перед раз­бой­ни­ком, если бы имел хоть малей­шую надеж­ду раз­мяг­чить его бан­дит­ское серд­це. Но разум мне под­ска­зы­вал, что тут надо было дей­ство­вать иначе.

«Ведь китай­цы народ прак­ти­че­ский», — поду­мал я, и бле­стя­щая мысль осе­ни­ла мою голо­ву. Я сказал:

— Слу­шай­те, началь­ник! Дай­те мне это­го док­то­ра. Я буду с ним зани­мать­ся, обу­чу его, и он ста­нет вра­чом. Тогда он будет рабо­тать для вас и запла­тит вам выкуп. Так вам будет от него поль­за. Если же он замёрз­нет, то поль­зы вам не будет от это­го никакой.

Коря­вый поду­мал и сказал:

— Это пра­виль­но. Ваша хоро­шо говорит.

Сло­вом, несчаст­ный эску­лап через несколь­ко минут был вве­дён в фан­зу. Ему дали горя­чей ханы, пель­ме­ней. Види­мо, живу­чий от при­ро­ды, он быст­ро ото­шёл и, когда ему рас­ска­за­ли, в чем дело, бух­нул­ся в ноги спер­ва перед Коря­вым, а потом пере­до мной. Мой отъ­езд, таким обра­зом, несколь­ко задержался.

Ско­ро я, опять с завя­зан­ны­ми гла­за­ми, уже нёс­ся домой. Рядом со мной сидел и выру­чен­ный мной китай­ский лекарь. Нас довез­ли до пер­вых домов Чэнь­хэ и здесь выса­ди­ли. Маши­на унес­лась куда-то, я же зна­ка­ми объ­яс­нил лека­рю, что­бы он шёл куда хочет, что мне теперь нет дела до него.

— Моя не касай­ся! — ска­зал я, и он меня понял. Ещё раз бух­нув­шись пере­до мной в ноги, он исчез в тем­но­те, а я дошёл до оста­нов­ки лег­ко­вых машин и поехал домой. Вот и всё.

IV

Дня через два Костя при­нёс в редак­цию свой рож­де­ствен­ский рас­сказ, — он понра­вил­ся и Яше, и всем нам.

— Из тебя, Костя, — гово­ри­ли мы при­я­те­лю, — если не Дик­кенс, то уж Лео­нид Андре­ев обя­за­тель­но вый­дет. Вот оно где талан­ты скры­ва­ют­ся, оказывается!

Но увы! Чудес­ный рас­сказ Кости так и не уви­дел све­та — в печать он не попал.
И вот поче­му: док­тор Крош­кин вдруг обра­тил­ся к Яше со слёз­ной моль­бой — рас­ска­за о визи­те его к хун­ху­зам не печа­тать. Ока­за­лось, что спа­сён­ный им китай­ский лекарь всё-таки явил­ся к нему и потре­бо­вал, что­бы он испол­нил обе­ща­ние, дан­ное Коря­во­му, то есть учил бы его всем тай­нам евро­пей­ско­го врачевания.

Крош­кин про­гнал наха­ла. Лекарь ушёл, но ска­зал, что будет жало­вать­ся Коря­во­му. А тут ещё этот рас­сказ! Вдруг о нём узна­ет Коря­вый — что тогда будет!

Док­тор так нерв­ни­чал, что решил даже поки­нуть Хар­бин навсе­гда, пере­ехать в Шан­хай, что поз­же им и было выпол­не­но. Прав­да, Кости­ну рабо­ту он всё-таки опла­тил, выдал ему за нена­пе­ча­та­ние рас­ска­за два­дцать пять гоби, что авто­ра несколь­ко уте­ши­ло. А то уж он начал было ворчать:

— Вот и сде­лай­ся тут, в Хар­бине, Лео­ни­дом Андре­евым… При нали­чии Коря­вых, управ­ля­ю­щих нашей жизнью!..


Пуб­ли­ка­ция под­го­тов­ле­на авто­ром теле­грам-кана­ла «Пись­ма из Вла­ди­во­сто­ка» при под­держ­ке редак­то­ра руб­ри­ки «На чуж­бине» Кли­мен­та Тара­ле­ви­ча (канал CHUZHBINA).


 

Поделиться