Сектантство всегда казалось мне чем-то далёким. В детстве, помню, крутили репортажи про самосожжения свидетелей Иеговы, сейчас в Лондоне я вижу на улицах улыбчивых чистеньких негров из этих же свидетелей, стоящих у уличных стоек с красиво отпечатанными брошюрками «JW». Вероятно, дни колоритных религиозных сект приходят к концу.
Но не так всё было в начале XX века, когда на Руси до трети православных христиан были старообрядцами, а среди оставшихся двух третей процветало сектантство. Молокане, меннониты, духоборы и иже с ними покидали Россию ещё до революции и в значительный размерах. Впрочем, какие развлечения искать в деревне? Не Карла же Маркса с «Капиталом» читать…
Впрочем, я уверен, что значительная часть нетрадиционных русских христиан и их духовных лидеров — достойные люди. Однако то и дело в этой среде появляется очередной «Бог Кузя», который весело гуляет, держит свою паству крепкой хваткой, а сам молится богу, чтобы не попасться случайно на своих грешках. Одним из таких «кузь» был воронежец Василий Лубков, который уже в 22 года объявил себя живым богом и основал секту «Новый Израиль». В начале 1910-х годов он отправился с последователями в Уругвай, а в 1920-х вернулся в СССР. Хотя его зазвал туда сам Владимир Бонч-Бруевич, ближайший сподвижник Ленина, весёлые двадцатые скоро закончились, а Лубков и его приближённые были отправлены в лагеря и к стенке.
Письмо-рассказ одного из реэмигрантов, которое я предлагаю вашему вниманию, ёмко описывает историю эмиграции лубковцев в Уругвай, нравы уругвайского «Бога Кузи» и настроение Лубкова перед возвращением в СССР, где даже отмечается, что местный белоэмигрант в лицо смеётся живому богу, не понимающему, что власть в красной России держат отнюдь не сопляки.
Рассказ Вавилы Дмитрича
— Лубков обманул свою паству дважды. Я тоже был его «апостолом» и, следовательно, помогал обману, — рассказывал Вавила, — Лубков испугался революции. Мужик он не дурак. И из 1905 года быстро сделал свои выводы. Он знал, что в России революция повторится обязательно и что она подрежет все корни, какие питают его паству и её веру в него. Он любил говорить тогда, что избавит свой народ от войн и революций.
Первоначально он съездил в Канаду, к духоборам, посмотрел, как они живут. Веригин, вождь духоборов, к тому времени стал солидным капиталистом, да и остальные сектанты жили уже более или менее зажиточно. А они эмигрировали в Канаду где-то на рубеже столетия — в 1900 году. Лубков обратился к канадскому правительству за разрешением на переезд в Канаду, просил выделить ему землю. Однако канадское правительство, прознав, что лубковцы — сектанты, отказалось дать им землю: мол, своих хватит — есть уже такие. Тогда Василий Семёнович обратил свои взоры на юг и послал ходоков в Уругвай. Уругвай земледелия как такового не имел — это сугубо скотоводческая страна.
Тогдашнее правительство Уругвая было заинтересовано в развитии земледелия, и русские крестьяне, не важно, сектанты они или нет, могли стать прекрасным примером для уругвайского населения. Ходоки добились своего, правительство давало землю и приглашало Лубкова с его «народом» приехать. Уругваю нужны были культурные земледельцы, потому Лубков землю получил сравнительно легко.
Он развернул в 1910 году активную агитацию среди верующих за выезд из России. Он обещал людям Царство Божие на земле. И ему верили. Правда, не все. На станции Тауз Закавказской железной дороги одна женщина от имени тамошних новоизраильцев так ответила мне (я тогда близко к Лубкову был и выполнял его ответственные поручения):
«Когда мы увидим, что родина наша — не мать нам, а мачеха, что жить в отечестве станет и вовсе невмоготу, — тогда только решимся мы покинуть Россию. Здесь все мы вспоены и вскормлены, здесь все наше сродствие, наш народ и язык наш от края и до края земли. Там же, на чужбине, вы, отъезжающие, будете, как в лесу дремучем, и тоска по родине всегда с вами неразлучна будет».
Знали бы вы, Тамара Ивановна, как она была близка к истине! Эта женщина сейчас здесь, в коммуне, — Дарья Евфановна Мишина-Овчаренко. Когда Лубков вернулся в Россию и поселился на Маныче, Дарья Евфановна вместе со своей дочерью Марией приехала сюда, чтобы жить с единоверцами. Переселение проходило не совсем так, как любят рассказывать об этом клевреты Лубкова, — мол, в 1912 году с «папой» выехало 2000 семей. Нет, не так мы ехали в землю обетованную, Лубков уехал в Уругвай в 1911 году с сорока семьями самых верных ему людей. В течение 1912 года уехало уже около тысячи семей. Его апостолы сбивали глав семей, решивших плыть за океан, в «пятки», то есть вместе по пять человек, покупали им билеты, и они плыли в неизвестность. Когда же они там становились на ноги и могли послать денег на переезд своей семье, то вызывали своих близких в Уругвай.
В течение же 1913 и 1914 годов верующие ехали уже за свой счет сами, в том числе и те, кого Лубков за океаном видеть бы не хотел. Этот поток был оборван началом первой мировой войны. От всех колеблющихся и сомневающихся Лубков хотел бы очиститься. Он думал, что просто бросил их в России. В Уругвае он отобрал у всех доверенности на движимое и недвижимое имущество и стал фактически единственным владельцем всей собственности и капиталов колонии. От имени колонистов вел он все дела с Банком, прибыль клал себе в карман. Короче говоря, заделался настоящим помещиком с несколькими тысячами крепостных. Лавры Веригина не давали ему покоя. Мы не имели никаких прав. Неугодных он мог выгнать из колонии без всяких средств к существованию. Ведь доверенность-то у него! И жаловаться было некому. Потом в России произошла революция. Её дыхание донеслось и за океан. В нашей колонии стали бывать уругвайские социалисты. Коммунисты тогда ещё не отделились от них. Они сообщали нам новости, открывали глаза на наше собственное положение, среди нас нашлись смелые люди, которые повели борьбу за то, чтобы лишить Лубкова наших доверенностей, за то, чтобы каждый хозяин сам вёл расчёты с Банком. Я примкнул к ним. Нас Лубков прозвал максималистами. Русская комячейка в Сан-Ховьеро как раз и возникла из максималистов.
Всё это бесило Лубкова. Топая ногами, брызгая слюной, он кричал: «Лучше бы вы меня самого посадили в мешок и перемололи все кости, чем снимаете доверенности! Вы несёте раскол в новоизраильскую общину! Откуда здесь взялся дьявол — враг рода человеческого? Я же бросил его в России! Не иначе как в мешке переехал он через океан!»
Доверенности с Лубкова сняли. Колонисты избавились от его кабалы. Банк отказался от посредничества Лубкова, предпочитая вести дела непосредственно с хлебопашцами. Тогда он, предвидя со временем свой полный крах, но обладая ещё огромным накопленным капиталом, решает перебраться в Парагвай, захватив с собой только самых верных слуг. Но даже самые благоверные угрюмо молчали. «Папа» остался в полном одиночестве. «Что ж, тогда поедем в Россию», — сказал он. В Россию вернулись бы, пожалуй, все. Но Лубков брал с собой только избранных. У остальных не было средств на переезд через океан. Как видишь, в России ему поверили…
Итак, корабль новоизраильский снова давал трещину, и первым бежал с него капитан. Второй раз бросал он людей, принимающих его за Христа. Могла ли после этого остаться вера в него? Когда большевики взяли власть в России, Лубков сказал нам, своим приближённым: «И эти сопляки хотят управлять Россией — страной, где проживает сто семьдесят пять миллионов человек? Чхеидзе, Милюков — вот кто должен править, вот кто сумеет обеспечить порядок в стране лапотников! А Ленин — это просто перепуганный мальчик!»
Он обожал Временное правительство и старых министров.
Перед отъездом в Россию в местечке Санта-Мария близ Пайсанду Лубков давал прощальные вечера. Там жила часть верующих, самых близких к нему, окопалась также белогвардейская эмиграция. На один из таких вечеров случайно попал и я. Мы организовали тогда в Сан-Ховьеро русскую школу. Я закупил в Пайсанду мебель для школы, погрузил её на телегу Фёдора Крамаренки, рассчитывая с ним же доехать назад. Лубков последние дни в Уругвае жил на широкую ногу, либеральничал. Я зашёл в бар итальянца Сарини выпить холодного пива. Там. бражничал Лубков со своей компанией. Увидев меня, он сказал, что едет в Сан-Ховьеро машиной и может попутно подбросить меня. Перспектива тащиться по пыльной, прокалённой, словно печь, пампе меня не особенно прельщала, и потому я согласился.
В баре Лубков сказал мне, что проездом в Россию он намерен во Франции выпустить книгу о новоизраильской общине в Уругвае. «Что вы писать будете?» — спросил я.
«Всё будем писать».
«Буквально всё?»
Лубков промолчал. Его молчание для меня было слишком красноречивым. Вместо того, чтобы в тот же день вернуться домой, мне пришлось два дня проторчать в Санта-Марии. Не уезжал и Фёдор Крамаренко, делая необходимые покупки для своей семьи, а заодно наблюдая, как это я — ярый максималист — поеду в лубковской машине.
Лубков запил…
Первый вечер прошел хорошо. На него был приглашён белогвардеец Вдовиков, чтобы сделать прощальные фотографии. В тот вечер его, как врага большевиков, клевали единым фронтом. Лубков представлялся большевиком.
«Поезжайте, поезжайте в Совдепию! Чекисты дадут вам прикурить!» — отшучивался Вдовиков, кося на своих клиентов голубые, выпуклые, как яблоки, глаза. На второй день подвыпивший Лубков набросился на меня. «Что же вы, шумели, шумели за советскую власть, а толку с вас нету? А вот мы — большевики! — стучал он себя кулаком в грудь. — Едем в Совдепию коммуну строить».
«Да, когда Россию терзали четырнадцать стран, вы молчали. Мы же присоединяли свой голос протеста к голосу всех рабочих мира. Большего сделать мы не могли. И сейчас у нас нет ваших капиталов, чтобы выехать на Родину. А вот как вы относились к революции? „Большевики — сопляки, чтобы управлять такой страной, как Россия“. Я не забыл ещё этих ваших слов».
Из-под чёрного покрывала фотоаппарата вылез Вдовиков, хватаясь за живот от смеха, с трудом выговорил:
«Пусть, пусть прокатятся в Совдепию! Там им покажут кузькину мать!»
Он брал реванш за вчерашние насмешки. «Мы не боимся ни чертей, ни комиссаров! — патетически воскликнул Лубков. — Сам Господь помог нам очистить зерно от плевел. Мы едем строить на вольной земле свободную жизнь. И да поможет нам Бог!»
«Вы думаете, что и в Советской России будете устраивать такую бесконтрольщину, как здесь?» — тихо спросил я.
«А кто меня будет контролировать?» — вспылил Лубков.
«Да вот такие, как мы, — Ваньки да Гришки», — ответил я.
Мой ответ поразил его как громом. Он уронил голову на стол и промолчал весь вечер, думал, очевидно, что же в действительности ожидает его в России. Видимо, мой ответ поднял всю муть сомнений со дна его души.
Кихтенко и другие стали звать Лубкова в общую группу для съёмки. Но он сидел недвижим.
«Папа! Папа! Что с вами? Ведь всё уже готово».
Кихтенко сказал остальным, кивнув в нашу сторону:
«Это вон они расстроили папу. Дать бы им сейчас!»
Видя, что компания собутыльников замышляет что-то против нас, я тихо сказал Фёдору Крамаренке:
«Пора, Федя, уносить отсюда ноги. В случае чего прыгаем в окно и бежим в комиссарию».
Потом я поднялся и не спеша прошёл к выходу, за мной Фёдор. На наше бегство никто не обратил внимания, все были заняты состоянием вождя. А мы с Крамаренком на его телеге вскоре выехали в Сан-Ховьеро.
Через год мне удалось выгодно реализовать кукурузу и овощи с арендованной чакры, и я тоже выехал в СССР. Мой приезд нисколько не обрадовал Лубкова. Он не разговаривает со мной при встречах. Ну, а я сижу в этой сектантской дыре из-за своей дражайшей сестрички — всё надеюсь вырвать её из лубковских лап. Лубков хитёр, как чёрт. С ним трудно справиться. Готовьтесь к борьбе основательно, Тамара Ивановна!
Публикация подготовлена автором телеграм-канала CHUZHBINA.
Читайте также наш материал «Христовы воины царя небесного (Секта скопцов)».
