Имя Мейерхольда известно с разных сторон. Он был театральным новатором, создателем особой актёрской методики биомеханики, сторонником советской власти и её репрессированной жертвой. Документы Департамента полиции, которые стали известны нашему автору Анне Лаврёновой, раскрывают неожиданный аспект личности Мейерхольда. Оказывается, что авангардный деятель критично относился к женскому движению. Как это происходило, рассказывают старые полицейские отчёты.
Легендарный Всеволод Мейерхольд, урождённый Карл Казимир Теодор Мейергольд, самобытный театральный актёр и режиссёр, не избежал внимания со стороны «компетентных органов» царизма. Его нельзя причислить к гонимым творцам — жандармские чины и сотрудники Департамента полиции просто вежливо интересовались направлением его мыслей, тем более что и сам Мейерхольд был не без греха и не раз давал повод заподозрить его в крамоле.
Так, например, в апреле 1901 года в распоряжении политической полиции оказалось его юношески-патетическое письмо к писателю Антону Чехову в Ялту. Тут и мысли о самоубийстве, и преклонение перед Ницше, и желание ниспровергнуть прогнивший режим, — хотя нашему герою на данный момент уже отнюдь не 18 лет. Но не стоит удивляться, ведь подобные экзальтированные идеалистические воззрения были весьма типичны для образованных классов той эпохи.
Судите сами:
«Если я не писал Вам, то только потому, что сознаю свою негодность к жизни, сознаю, что все мои переживания никому не интересны. Я раздражителен, придирчив, подозрителен, и все считают меня неприятным человеком. А я страдаю и думаю о самоубийстве. Пускай меня все презирают. Мне дорог завет Ницше werde der du bist (нем. «стань самим собой». — Ред.). Я открыто говорю всё, что думаю. Ненавижу ложь не с точки зрения общепринятой морали (она сама построена на лжи), а как человек, который стремится к очищению собственной личности. Я открыто возмущаюсь полицейским произволом, свидетелем которого был в Петербурге 4 марта (разгон студенческой демонстрации на Казанской площади 1901 года. — Ред.), и не могу спокойно предаваться творчеству, когда кровь кипит и всё зовет к борьбе. Мне хочется пламенеть духом своего времени. Мне хочется, чтоб все служители сцены пришли к сознанию своей великой миссии. Меня волнуют мои товарищи, не желающие подняться выше кастовых, узких интересов, чуждые интересов общественности.
Да, театр может сыграть громадную роль в перестройстве всего существующего. Недаром петербургская молодёжь так старательно поддерживала своё отношение к нашему театру. В то время, как на площади и в храме её, эту молодежь, бессердечно, цинично колотили нагайками и шашками, в театре она безнаказанно могла открыто выражать свой протест полицейскому произволу, выхватывая из „Штокмана“ фразы, не имеющие к идее пьесы никакого отношения, и неистово аплодируя им: „Справедливо ли, чтобы глупцы управляли людьми просвещёнными“. „Когда идёшь защищать правду и свободу, не следует одевать лучшей пары“. Вот какие фразы Штокмана вызывали демонстрацию. Театр объединил в себе все классы, различные партии, заставляя всех страдать одним горем, выражать один восторг, протестовать против того, что одинаково всех возмущает. Этим театр заявил свою беспартийность и намекнул нам на то, что его стены защитят со временем от нагаек тех, кто захочет управлять страной во имя всеобщего освобождения.
Общественное движение последних дней приподняло моё настроение, возбудило во мне такие желания, о каких я и не мечтал. И мне снова хочется учиться, учиться, учиться. Мне нужно знать, совершенствовать личность или идти на поле битвы за равенство. Потом мне кажется: нельзя стать „господином“, когда социальная борьба ставит тебя в ряды „рабов“. А когда я смотрю на свои худые руки, я начинаю ненавидеть себя, потому что кажусь себе таким же беспомощным и вялым, как эти руки, которые никогда не сжимались в сильные кулаки».
Спустя десять лет Мейерхольд снова попадает в поле зрения охранки. В агентурной сводке за май 1911 года, составленной при Поволжском районном охранном отделении, указано, что Мейерхольд, на тот момент уже заведующий режиссёрской частью Императорского Александринского театра, принимал самое живое участие в хлопотах по возвращению из ссылки члена Петербургского коалиционного комитета Бориса Устинова, в 1907 году входившего в состав Пензенской организации РСДРП.
До сего момента всё выглядит очень стандартно: Мейерхольд нигде не нарушил катехизис представителя свободомыслящей творческой интеллигенции, однако следующей его выходке удивились даже жандармы. Так, запиской от 10 февраля 1914 года подполковник Еленский сообщал в Департамент полиции о состоявшемся двумя днями ранее, 8 февраля, диспуте по женскому вопросу, устроенном Российской лигой равноправия женщин в помещении Соляного городка.
Сперва всё шло как по маслу: диспут открылся речью председательницы Лиги Поликсеной Шишкиной-Явейн, призывавшей женщин к объединению для борьбы за равноправие и участию в политической жизни страны. Все резкие выпады оратора против «двойственной морали мужчин» сопровождались криками «браво» и аплодисментами присутствовавших. Вслед за председательницей речь держал бывший член 3‑й Государственной думы Василий Черницкий, который изложил собравшимся историю прохождения законопроекта о праве равного наследования женщин и мужчин в Думе и Государственном совете. Затем краткие, но яркие речи в защиту равноправия женщин произнесли член Государственного совета, заслуженный ординарный профессор Александр Васильев и писательница Е. Соловьёва.
Дальше случилось неожиданное, и благостное единодушие собравшихся было прервано резкой и саркастической речью господина Мейерхольда, в которой маститый режиссёр не просто выступил против женского равноправия, но и обозвал феминисток «мужчинами второго сорта». «Отрицая творческую деятельность женщин в мировой культуре, Мейерхольд призывал женщин уделять больше внимания домашнему очагу и воспитанию детей», — докладывал подполковник Еленский. Настроение аудитории накалилось, и при фразе оратора «шапку долой перед женой, перед возлюбленной, перед матерью», одна из присутствовавших крикнула «пфуй», и дальнейшая речь Мейерхольда то и дело прерывалась негодующими возгласами и криками «долой, довольно!».
Когда наконец Мейерхольд закончил, оппонировать ему вызвалась не заявленная в программе феминистка Рабинович, совсем ещё юная, но проявившая себя как искусный полемист.
Следом выступал член Государственной думы кадет Андрей Шингарёв, которого приветствовали овацией. Его речь была наполнена страстными эпитетами по адресу женщин — «борцов за свободу и счастье человечества» — и резкими выпадами против оппонентов женского равноправия. Заключительные слова Шингарёва о том, что женщины должны принимать участие в политике и законодательной деятельности страны, сопровождались долгими аплодисментами.
После речи Шингарёва выступали доктор Гордон и профессор В. И. Сперанский. Первый говорил о необходимости изменения закона об охране материнства женщин-работниц, второй же посвятил свою речь высоким качествам женщин-учительниц, причём выразил надежду на близкую победу женского движения.
Но речи последующих ораторов не смогли полностью изгладить впечатление от скандальной речи Мейерхольда, и потому закрывавшая собрание председательница диспута известная писательница Ариадна Тыркова не смогла обойти молчанием произошедший инцидент. Пытаясь интерпретировать произошедшее с выгодой для себя, Тыркова выразила сожаление о том, что на женских диспутах почти никогда не выступают противники женского равноправия, почему выступление артиста Мейерхольда, по её мнению, следовало только поприветствовать.
